человека, машущего им с берега. Это был Густав Иванович Радде.
— Наконец-то, — бросился обнимать он Бестужева, — Отряды Иванова и Никитина прошли месяц назад, а вас все нет и нет.
Радде повел гостя вверх, и через полверсты они оказались на пологой поляне, где высился большой дом.
— Знаете, из чего построен он? — спросил Радде. — Из бревен вашего плота! Как же я благодарил вас и в пути, и здесь, когда ставил этот замок. А сейчас баню и конюшню строим. Мне помогают три казака и тунгус Горонга, которого нанял тут. Недавно он крестился и стал называться Иваном. Прекрасный помощник! Неделю назад он увидел, кто-то плывет с той стороны. Темнело, как сейчас. «Барин, медведь, — шепчет мне, — Стрелять, нет?» «Конечно, — отвечаю, — только пусть из воды выйдет…» Сопит, будто близехонько. Вышел из воды, отряхивается — ба, да это кабан! И здоровущий такой! Двумя прыжками хвать в кусты. Горонга выстрелил в угон и говорит: «Ну, барин, зря не стрельнули раньше, а теперь ушел». Пошли в кусты, может, ранили и догоним по крови. Смотрим, а кабан лежит, не дрыгается — наповал убит. Ну, жирный парень — девять пудов мяса да пуд жира из потрохов натопили…
— Слушаю вас и удивляюсь — совсем по-сибирски говорите.
— А чем я не сибиряк, даром, что ли, год на Байкале прожил?
Войдя в дом, Бестужев оказался в просторной комнате, заваленной множеством коробок с насекомыми, чучелами птиц и животных. Огромная голова тигра, снятая вместе со шкурой, лежала на полу.
— Этот господин за нами охотился. Мы сидели на берегу, а он начал к нам красться. Явно людоед. После прошлой зимы, когда погибло много наших, тигры и медведи стали людоедами, так что будьте осторожнее…
Бестужев сказал, что знает об этом, и рассказал своей встрече с тигром. На книжной полке лежали определители растений, «Синопсис» Коха, «Зоография» Палласа, у изголовья постели — «Фауст» Гете и томик Шиллера.
— Гете и Шиллер всегда со мной, и на Кавказ возил, и на Байкал. А вы взяли что-нибудь с собой?
— Томик Лермонтова, — ответил Бестужев…
Тут в комнату вошел высокий статный казак. Густав Иванович представил его — Николай Бородин. Тот с достоинством поклонился и сказал, что пора ужинать.
— Неси кабанятину, а я растоплю печь, — приоткрыв дверцу, Раддс показал в глубь печи на вытисненные в кирпичах фамилии — Радде, Бородин, Кухтин, Номохонов. — Решили память оставить о себе, найдет кто-нибудь в будущем веке развалины дома и вспомнит нас… Эх, были бы деньги, я бы не год, а несколько лет провел здесь. Такой край, столько нового — девятьсот видов чешуекрылых, пятьсот видов жуков собрал всего за полтора месяца. Но на днях горе случилось. Поймали редкостного барсука, закрыли в клетку, а он ночью землю подкопал и был таков.
— Какое же это горе? — улыбнулся Бестужев.
— Как же? Вдруг не найдем такого же?
После ужина Бородин вышел, и Радде стал нахваливать его.
— За что бы ни взялся — все сделает. Такой сметливый да ловкий. Жил себе в Забайкалье, нигде не учился, но так удивляет порой. Закрепляю парус в лодке, а он говорит: «Барин, еще шесть градусов левее…»
— Повезло вам с помощниками.
— Не совсем, Бородин и Горонга хороши, а Кухтин и Номохонов — ленивцы.
Бестужев спросил, различает ли Радде местные племена. Тот ответил, что народности, языки — не его специальность, но он невольно изучает, сравнивает их.
— Тут все перевито, как в джунглях. Смотришь ствол — ясень, но листья другие, потянешь ветку — а это лианы. Так и у местных племен. Способы охоты, рыбалка, обычаи, язык — все переплетено, перекручено. Судя по всему, все они — потомки чжурчженей. Это была могучая империя, занимавшая Приамурье, Сахалин, Приморье, часть Кореи и Маньчжурии. Чжурчжени имели свою письменность, плавили металл, строили корабли, на которых ходили в Японию, Китай…
— Куда же они делись?
— Чингисхан уничтожил. Его полчища разрушили юрода, увели жителей в плен, многих убили, а те, кто уцелел, разбежались по глухим падям, перешли на охоту, рыбную ловлю, не смогли восстановить прежнее хозяйство, одичали.
— Но неужели никаких следов от целого народа?
— Есть, даже в этой вот комнате, видите, где проходит дым из печи? — показал Радде на теплые нары.
— Но это же китайская печь, видел такую в Татыгире.
— Нет! Это изобретение чжурчженей, а от них печь перешла к маньчжурам и китайцам. На Уссури и здесь я видел на останках древних городищ дымовые ходы, подобные этим. А в низовье Амура и на скале Тыр обнаружены древние письмена, совсем не похожие на китайские. Это наверняка автографы чжурчженей. Следы навыков предков я ощутил и у Горонги, ведь глину нашел, лепил кирпичи и обжигал их он. Золотые руки! О том, как он стреляет, вы знаете по истории с кабаном, но рыбачит он еще лучше. Вот этих осетров, которых мы едим, он ловит по нескольку в день. Вообще-то это не осетр, а калуга — наиболее крупный вид осетровых. Есть особи до шестидесяти пудов, — видя изумление Бестужева, Радде улыбнулся, — это не рыбачьи сказки, а научный факт, зафиксированный Ричардом Мааком…
До самого утра не сомкнули глаз гость и хозяин, не заметив, как наступил рассвет.
ПАРОХОД «АМУР»
Вечером шестого августа отряд прибыл к устью Сунгари. Ее мутно-желтые воды двумя рукавами вливались в Амур. На левом мысу — небольшая маньчжурская деревушка. Из-за поворота появился пароход; шум парового двигателя, клубы дыма из высокой трубы, равномерный плеск воды под плицами колес, возвышающихся над бортами, множество огоньков на палубе и в каютах — все это после долгого плавания на грубых, неуклюжих баржах меж диких берегов казалось каким-то сном.
Возле трубы взвилась белая струйка пара, затем донесся хриплый протяжный гудок, далеким эхом раскатившийся по Амуру и Сунгари. Люди на баржах замерли, завороженно глядя, как подходит сияющий огнями корабль. «Амур» был гораздо больше и красивее «Лены». Пассажиров было немного, и все они вышли на палубу. Капитан встретил Бестужева у трапа и, пожав руку, провел в кают-компанию.
— Муравьев, не дождавшись вас, отправился вверх на «Лене», — сообщил Бестужев, — но без Сухомлина, которого отстранил за опоздание.
— Видно, и меня ожидает то же, — вздохнул капитан.
— Думаю, обойдется. Сейчас он плывет вверх, увидит сам, каков путь. А вы что везете?
— Кроме пассажиров, партию иностранных товаров. Нынче их много — в Николаевск заходили «Беринг», «Мессанджер Байрд» из Бостона, «Льюис-Перро», барк «Барухам», шхуна «Дженерал-Пурс» из Гонконга и барк «Оскар» из Гамбурга…
— Прямо-таки международный порт, — улыбнулся Бестужев.
У окна кают-компании остановилась какая-то пара. Девушка, разговаривая с молодым офицером, то и дело поглядывала на Бестужева. Увидев их, капитан сказал, что это его племянница, и позвал их жестом. Девушка, ее звали Сима, была очень юна и мила: в светлом платье с накидкой на плечах, в розовом капоре, белых перчатках и с веером в руках.
— Инженер-поручик Сергей Шатилов! — козырнул офицер.
Бестужев спросил Симу, как она отважилась на такое путешествие. Она ответила, что маменька не пускала, но дядя уговорил ее, а папа просил вернуться до конца вакаций в Иркутск.
— Вашего брата Николая Александровича видела, когда он приезжал к Персиным. Столько портретов сделал! И меня писал. Я этот портрет родителям в Верхнеудинск отправила.
