японскими гастролями дни рождения для собственного удобства и украшения бедного сюжета. Но это — не более чем случайная правда, возьмите театральную энциклопедию и убедитесь. И хотя на эти страницы выходит далеко не вся подноготная героев, и далеко не все детали общежития предаются праздной огласке, как отказать себе и читателю в утешительных радостях календарно узаконенных застолий?..
Имя заместителя нашего продюсера, к сожалению, забылось, но щедрость его была оценена, и, не привлекая к себе коллективного внимания, советско-японское трио вошло под сень ресторанных пальм.
Мгновенный официант раскрыл перед ними туманные карты.
— Что вы хотите? — спросил Олега кутящий заместитель, а Олег с той же щедростью переадресовал вопрос Мише. И тут, вспомнив актерскую молодость и киевский ТЮЗ, Волков с некоторым вызовом сказал:
— Хочу котлету по-киевски!..
— Вот это да, — сказал Басилашвили. — Красивый заказ!.. А что?.. Я бы тоже не отказался от котлеты по-киевски!..
Услышав перевод, официант сделал короткую паузу, но заместитель, повысив голос, добавил русского матерка, на столе мигом появилась смирновская водка, и господа артисты выпили за свое здоровье. Самым удивительным было то, что котлеты по-киевски, приготовленные в лучших традициях украинской кухни, тоже появились очень скоро. И тут Миша сплоховал, не учтя с дорожной голодухи характера блюда: едва туповатый нож пробил плотное тельце куриной торпеды, как ароматный жир стрельнул в его гордую грудь. Это была расплата за попытку избежать коллективного праздника: народ ждал, и с именинников причиталось…
Не успел Р. распаковать предметы первой необходимости и привести в порядок бренное тело, как в боковую, не замеченную им прежде дверь раздался стук. Р. повернул ручку и, открыв легкую створку на себя, встал лицом к лицу с Г.И. Сухановым. Оказалось, что их номера не просто соседние, но сообщающиеся и, помимо сепаратного выхода в коридор, снабжены, одна в одну, двумя дверцами в смежной стене, так что каждый из проживающих был волен запереть или отпереть тайный лаз к ближайшему соседу.
Директор оказался при галстуке и в светло-бежевом костюме, ему предстоял наблюдательный выезд в зал «Осака-Косэйнэнкин Кайкан», где скоро должна была начаться разгрузка декораций, костюмов и реквизита, а через два дня — пойти спектакли. Геннадий Иванович, или, как его называли некоторые, Геня, вошел к Р. с предложением объединить усилия для производства летучего ужина.
— Хотелось бы какого-нибудь супчика, — беспомощно сказал он. Очевидно, сосед нуждался в бытовой поддержке, а Р. — в партийном пригляде.
В отличие от «Сателлита» «Отель Осака Гранд» обладал большим набором услуг, была даже электроплитка с инструкцией, но раскочегаривалась она невообразимо долго, и где-то между десятью и половиной одиннадцатого вечера 26 сентября 1983 года у соседа было время доверительно поведать Р. одну печальную историю…
Великий русский артист Юрий Михайлович Юрьев большую часть жизни проработал в Александринском театре, но
В последние годы своей славной жизни Юрий Михайлович был ужасно одинок. Правда, в его большой двухэтажной квартире на Петроградской стороне обитали две женщины, почитавшие хозяина чуть ли не за Бога и бравшие на себя все домашние заботы. Но женщины не шли у Юрьева в серьезный счет, а близкий ему по духу друг и внучатый племянник Виктор Ялмарович фон Армфельд отбывал срок в ГУЛАГе.
Суханов предположил, что оснований для ареста фон Армфельда у чекистов было несколько: служба офицером царского флота, посещения шведского консульства (в нем текла частица шведской крови) и, наконец, неуместная близость к дальнему родственнику…
После злополучного октября 1917 года морской офицер Виктор Армфельд вспомнил о своем певческом голосе и стал искать новой карьеры. Солист Малого оперного, потом — Театра оперетты, он брал посильные ноты и честно трудился до тех пор, пока очередная волна большевистских репрессий не вымыла его из Ленинграда. И Юрьев остался один.
Истосковавшись по другу и будучи не в силах более сносить жестокую разлуку, слабеющий рыцарь Мельпомены решился на отчаянный по тем временам поступок. Он написал заявление в Ленинградское управление госбезопасности, прося отпустить на волю единственного родственника, дабы осужденный фон Армфельд мог скрасить его последние дни.
И случилось чудо: через некоторое время после подачи прошения перед Юрьевым предстал изнуренный человек, безо всяких видов на жительство, однако сияющий и счастливо обнадеженный невероятной встречей. В огромную квартиру, заполненную антикварной мебелью, музейной живописью и скульптурой, вернулась радостная идиллия…
Впрочем, казавшаяся современникам безумной, просьба Юрьева была совершенно в его характере. Юрий Михайлович не сгибался даже перед Сталиным. Как рассказывал потрясенный Н.К. Черкасов, на одном из правительственных приемов «хозяин» с курящейся трубкой подошел к курящему сигару Юрьеву и спросил:
— Как собираетесь провести отпуск?.. Поедете в санаторию?..
— Нет, — ответил гость, — я — в свою деревню. Мне вернули дом, и я отдыхаю у себя. Мои крестьяне очень меня любят.
И Сталин понимающе покивал головой, он тоже высоко ценил преимущества крепостного права. А Юрьев никогда и ни от кого не скрывал, что ведет свой род через бояр Юрьевых от самого князя Рюрика…
Между старыми александринцами ходила легенда о пылком романе молодого Юрьева и дочери М.Н. Ермоловой, соединению с которой помешал ее отец, знаменитый московский адвокат. С этого-то драматического момента Юрий Михайлович перестал интересоваться женщинами и переехал из Москвы в Петербург. С годами незабываемая любовь перешла в дружбу, и говорят, что, бывая в Москве, Юрьев даже останавливался в ее доме…
Со дня возвращения Виктора фон Армфельда прошло около двух лет. Юрьев завещал свое наследство ему, и наступил день, когда великий артист мирно опочил на руках своего друга, а горько плачущий друг, или, если хотите, внучатый племянник, благодарно закрыл его блистательные глаза.
Это произошло 13 марта 1948 года…
Едва провожающие вернулись с бывшего Тихвинского кладбища Александро-Невской лавры и расположились за столом, поминая великого артиста, к дому подкатил ретивый «воронок», и прямо на глазах у театральной общественности города деловитые чекисты подхватили фон Армфельда под белые руки и увезли досиживать срок. Имели хождение и другие версии, согласно которым фон Армфельда брали не из-за стола, а прямо из прихожей или еще во дворе, пересадив из машины в машину…
Таким образом, наследство Юрьева отошло советскому государству, а его домовые женщины, о которых Юрий Михайлович просил позаботиться Виктора Ялмаровича, остались без крыши над головой.
— Конечно, — говорила няня, — если б не посадили Армфельда, мы были б устроены, а так — остались на бобах…
Между тем в знаменитую квартиру вселился сын сталинского наркома Ворошилова, о котором «плохо не говорили», и до александринцев дошел слух, что юрьевскую няньку он вскоре взял к себе…
Конец внучатого племянника был печален. По освобождении из ГУЛАГа фон Армфельда не пустили в Ленинград. Как лишенец он был вынужден прозябать где-то на сто первом километре в безвестности, убожестве и грязи. Правда, чуть позже бывшему сидельцу удалось выхлопотать разрешение на выезд в субтропический Сухум, но вскоре там он и умер, добитый последним одиночеством и беспощадным параличом…
В ожидании супа выяснилось, что Суханов знает эту историю не понаслышке, ибо, служа с фон Армфельдом на одной музыкальной сцене, оказался вхож в дом великого артиста и посещал его не единожды. Там, на Каменноостровском, в присутствии моего рассказчика, погибающий от скоротечного рака Юрий Михайлович
