Оборона Одессы. 1941. Первая битва за Черное море

красноармейский и младший начсостав тылов армии и дивизий, откуда были изъяты и переданы в боевые части бойцы молодых возрастов, и взамен их были даны бойцы более старших возрастов, причем все тыловые подразделения были оставлены в сокращенном составе, которые со своими задачами вполне справлялись»[144].

Сокращения штатной численности затронули и начсостав Приморской армии. Особенно радикальными они оказались в Полевом управлении штаба армии, где было сокращено 58 % личного состава. Все сокращенные были отправлены на вакантные командные должности в боевые части.

Одновременно было произведено и изъятие большей части табельного оружия из тыловых подразделений, которое «немедленно было передано в боевые части, где ощущалась острая нужда». При этом выяснилось что во многих тыловых подразделениях, даже в госпиталях и квартирно-эксплуатационной части, обнаружилось значительное количество неучтенного оружия, в том числе и остродефицитного автоматического. В различных службах и учреждениях тыла армии, в госпиталях и квартирно-эксплаутационной части изымались автоматические винтовки, пистолеты-пулеметы Дегтярева[145] и даже станковые пулеметы.

За время обороны Одессы в ней было сформировано 29 новых частей, в том числе одна дивизия[146], один полк, 4 отдельных батальона, 9 отдельных рот, 3 отряда и 3 бронепоезда.

В то же время на протяжении всей обороны города отношение командования армии к призванным в нее одесситам было устойчиво негативным[147] и оставалось таким даже почти через полгода после окончания обороны города, в марте 1942 г. когда, отчитываясь о деятельности отдела укомплектования штаба Приморской армии командование армии отдельно указало, что «отмечая хорошие, высокие боевые качества пополнения, прибывшего с маршевыми ротами из СКВО, следует отметить, что среди пополнения, призванного по г. Одессе, оказалось немало лиц, проявивших трусость, дезертирство и сдачу в плен».

Во время обороны города командование армии стояло на еще более жестких позициях по отношению к одесситам. 11 октября отозванные из всех частей красноармейцы-одесситы были заблаговременно эвакуированы из Одессы, за день до того, как приказ об эвакуации был доведен до командиров всех частей[148].

Приказов, донесений или каких-либо других документов, поясняющих причины возникновения такого поведения командования армии, мне обнаружить пока не удалось. Защитники Одессы защищали город с исключительной самоотверженностью, и в условиях организованно и последовательно ведущейся обороны города фактов переходов к врагу и сдачи в плен было довольно мало. По всей Приморской армии за весь 73 -дневный период обороны зарегистрировано всего 336 подобных случаев. При этом массовых случаев перехода на сторону врага зафиксировано не было. Наибольшими были переходы 7–10 человек[149] Были зафиксированы случаи подобного поведения бессарабцев, и даже сотрудников органов НКВД, информация же о подобных случаях среди одесситов на настоящий момент мне не известна.

Как бы то ни было, подавляющее большинство сражавшихся с врагом жителей города честно выполнили свой долг перед Родиной и вместе со всеми заплатили высокую цену за победу.

Из 16 743 одесситов, добровольно ушедших на защиту города и призванных по мобилизации, 11 октября на транспортах «Земляк», «Чехов» и «Волга» было эвакуировано не более 4 тыс. человек.

Вдали от переднего края

В то время как части Одесского оборонительного района вели жестокие бои с противником на оборонительных рубежах города, тылы армии жили своей особенной жизнью, законы которой не всегда диктовались только сложившейся в осажденной Одессе обстановкой.

Во время самых ожесточенных боев в конце августа группа контроля при Военном совете ООР занималась тем, что она называла «ликвидацией случаев политической беспечности и повышение революционной классовой бдительности».

Повышение бдительности осуществлялось ловлей тыловых работников на том, что они допускали представителей этой самой группы к исполнению ими своих служебных обязанностей[150] по контролю, не требуя у них удостоверений личности.

Таким путем было выявлено немало проявивших «политическую беспечность и благодушие». Среди «утративших высокое чувство ответственности за сохранение военной государственной тайны, за повышение революционной и классовой бдительности» оказались начальник тыла 2-й кавдивизии, начальник головного обувно-вещевого склада Приморской армии, командир 136-го запасного стрелкового полка и другие «большие и малые начальники».

Учитывая статус проверяемых персон, никаких оргвыводов сделано не было, если не относить к таковым предупреждение командующего ООР, что «впредь за проявление подобных безобразий буду привлекать к суровой ответственности вплоть до отстранения от должности»[151].

Вместе с тем, даже по линии политико-воспитательной работы в среде начсостава Приморской армии имелись куда более серьезные проблемы. В результате невыносимо тяжелых условий на передовой процветало пьянство. Насколько широко оно было распространено среди командного состава, можно судить по сообщениям командования ООР о том, что «в последнее время наблюдаются случаи, когда некоторые командиры и политработники занимаются чрезмерным употреблением спиртных напитков, в результате чего в нужный момент оказываются не способными руководить боевой деятельностью вверенных им частей».

По этому поводу выходили многочисленные приказы и распоряжения, которые по существу являлись лишь официальной реакцией на очередной громкий случай.

Громкими случаями считалось пьянство среди командиров и комиссаров дивизий и полков, но меры в подобных ситуациях применялись довольно мягкие.

И самым громким было дело начальника оперативного отдела Резервной армии (штаб которой создавался в Одессе в августе 1941 г. на базе штаба Одесского военного округа) генерал-майора Егорова, который «прибыл в штаб ОдВО и, не приступая к работе до 15 августа с. г., пьянствовал в санатории комсостава»[152]. Егоров был арестован и в сентябре был отдан под суд «за пьянство и невыполнение боевого приказа» с согласия самого Верховного Главнокомандующего, о чем была издана специальная директива Ставки[153].

Выговоры за пьянство с предупреждением, что при повторении подобных случаев они будут преданы суду, получили комиссар 25-й СД старший политрук Халин и исполняющий обязанности комиссара 287-го СП старший политрук Разоренов.

Прежний комиссар 287-го СП, батальонный комиссар Широков был наказан более сурово: приговором военного трибунала армии осужден за пьянство и дебош к 5 годам лишения свободы, без поражения в правах, с лишением звания «батальонный комиссар». Но решением командарма приговор исполнением до окончания военных действий был приостановлен с условием, что «если тов. Широков проявит себя стойким защитником Родины, то приговор в его отношении не будет приведен в исполнение»[154].

Больше всего шуму после истории с Егоровым наделал случай с командиром 2-й кавдивизии полковником Рябченко, который за пьянство был снят с должности «как не справившийся с возложенными на него обязанностями по управлению частями» и назначен командиром стрелкового полка, после чего «в состоянии опьянения был ранен и от ран умер».[155].

Еще более острой, чем на передовой, ситуация с пьянством была в тылу. Большая часть тыловых служб Приморской армии из-за относительно малых размеров оборонительного периметра находилась в Одессе.