Лев Толстой: Бегство из рая

был добрый, и мне приятно было. Все помогали гробик нести; все нежно, осторожно, как любящая женщина (а ведь все мужики), обратились они и с моим горем, и с гробиком, и с засыпанием могилки, и с обещаниями и помянуть младенца, и могилку соблюдать, и молиться на могилке».

В описании похорон муж не упоминается. Он упоминается потом и коротко: «Левочка осунулся, похудел и очень грустен».

В январе 1886 года Толстой усиленно занимается буддизмом. Он хочет изложить учение Будды в книжке для народа. «Хотелось бы с божьей помощью составить эту книжку», – пишет он другу 17 января. А в следующем письме другу пишет о смерти сына: «То, что оставило тело Алеши, оставило и не то, что соединилось с Богом. Мы не можем знать, соединилось ли, а осталось то, чем оно было, без прежнего соединения с Алешей. Да и то не так. Об этом говорить нельзя. – Я знаю только, что смерть ребенка, казавшаяся мне прежде непонятной и жестокой, мне теперь кажется и разумной, и благой».

То, что осталось после Алеши, труп ребенка, отвозили на санках С.А. с няней. У Л.Н. этот «предмет» вызывает полное равнодушие. Он весь в мыслях и чувствах где-то далеко. И это та область, которую он не может обсуждать с женой. Зато может обсуждать с новым и бесконечно преданным милым другом.

Блестящий конногвардеец

Самой влиятельной фигурой в ближайшем окружении Толстого с середины 80-х годов и до самой смерти писателя был его «духовный душеприказчик» Владимир Григорьевич Чертков (1854– 1936).

Сложная личность. Его невозможно не уважать. Но и трудно симпатизировать. Нельзя не оценить его огромный вклад в сохранение и систематизацию наследия Толстого после 1880 года, а главное «детище» Черткова, академическое Юбилейное собрание сочинений, писем и дневников писателя, остается непревзойденным по сей день. Его роль в последних тридцати годах жизни Толстого столь велика и многосложна, что немыслимо представить себе Толстого без Черткова, как невозможно представить его без С.А. В жизни Толстого это был второй по значению человек после жены писателя, а поклонники Черткова полагали, что и первый. В то же время нельзя без душевного смущения, а порой и отвращения, прослеживать его влияние на семейную жизнь Толстых, в которой Чертков сыграл весьма мрачную роль.

Но настоящая загадка Черткова заключается не в нем. В конце концов, он просто был самым преданным и последовательным сподвижником позднего Толстого. Он посвятил гению всю жизнь, подчинив каждый ее день служению тому, кого он считал новым Буддой, Христом и Магометом. Ради этого он отказался от блестящей карьеры, от возможности праздного и обеспеченного существования и, собственно, от самой личной жизни. Человек умный, энергичный, образованный, талантливый и, наконец, красивый и в молодости, и в зрелости мужчина, настоящий аристократ, интеллигент на все сто процентов, Чертков добровольно взял на себя роль первого ученика и келейника великого старца. И он сделал это не когда слава Толстого как учителя была в зените, но когда его родные и близкие находили в его взглядах не то очередное увлечение, не то род помешательства.

О личности самого Черткова можно спорить. Он оставался человеком своего времени, «левых» политических убеждений. Он был более решительным антиклерикалом, чем Толстой, фундаментальным вегетарианцем и противником убийства всякого живого существа, включая мух и комаров. Сильное название его статьи против охоты, «Злая забава», говорит о нем как об одном из предтеч современного движения «зеленых». Он был заботливым отцом и преданным мужем. Но, несмотря на свое «толстовство», до конца дней не избавился от аристократических привычек. Его особняк в Англии периода вынужденной эмиграции далеко превосходил по размерам и комфорту дом учителя в Ясной Поляне. И его дом в Телятинках близ усадьбы Толстых был и лучше, и капитальнее дома Толстого. Даже после революции на похороны Сергея Есенина, последней женой которого была внучка Толстого, Чертков явился со слугой.

Чертков был человеком обширных «связей», куда входили и представители высших аристократических кругов России и Англии, и большевики-нелегалы, вроде Бонч-Бруевича. Но именно это как будто сомнительное обстоятельство позволяло ему выпускать и распространять произведения Толстого до революции и после. Это же обстоятельство помогло ему после революции вызволять из тюрем «толстовцев» и дочь Толстого Сашу. Его письмо к Сталину в годы гонений на «толстовцев» является безупречным свидетельством совести и смелости этого человека.

Непонятной и загадочной оказалась та роль, которую он сыграл в семейном конфликте Толстых. Вот здесь фигура Черткова невольно обретает демонический характер, вполне в соответствии с его «говорящей» фамилией. Здесь это не просто человек, сподвижник, переводчик, издатель, собиратель, а какой-то черт, чертик, который точно нарочно оказывается рядом с Л.Н. и С.А., когда находиться рядом как раз не надо, когда нужно остаться в стороне и дать возможность супругам и их детям разобраться в своем, семейном.

Конечно, в этом проявилась отрицательная сторона натуры Черткова с его преувеличенным представлением о своем значении возле «тела» Толстого. Но этим отличаются все первые ученики и келейники. Загадочным и даже непостижимым является то, как сам Толстой это воспринимал. Загадкой является не Чертков, а учитель в своем отношении к первому ученику.

В конце концов, Чертков своим присутствием в жизни Толстого просто проявил многие тайны отношений Л.Н. с родными и прежде всего с женой. Если бы Черткова не было, эти тайны, возможно, не проявились бы или проявились как-то иначе. Но, конечно, не Чертков был главной причиной ухода Толстого из семьи. Он спровоцировал этот уход, он был ему бесконечно рад. Но не он был главной движительной пружиной этого события.

«Если бы Черткова не было, его надо было бы придумать»[12].

История дружбы Толстого и Черткова изложена в обстоятельной книге М.В. Муратова «Л.Н. Толстой и В.Г. Чертков в их переписке». Изданная в 1934 году Толстовским музеем, она не переиздавалась в России.

Впервые Толстой услышал о Черткове в Ясной Поляне от своего последователя Г.А. Русанова в августе 1883 года. К тому времени уже появились последователи «нового» Толстого. В октябре того же года состоялось их знакомство в московском доме Толстых. С тех пор, замечает Муратов, «Толстой писал Черткову чаще, чем кому-либо не только из своих знакомых, но и из членов своей семьи». Известно 931 письмо Л.Н., включая телеграммы. Для издания писем Толстого к Черткову с комментариями потребовалось пять томов, свыше 175 печатных листов. Чертков писал Толстому еще чаще, причем порой это были многостраничные послания.

Первое появление Черткова в доме Толстых, казалось, не предвещало семье никакой опасности. «Блестящий конногвардеец, в каске с двуглавым орлом, красавец собой, сын богатейшей и знатной семьи, Владимир Григорьевич приехал к Толстому сказать ему, что он разделяет вполне его взгляды и навсегда хочет посвятить им свою жизнь, – вспоминал сын Толстого Лев Львович. – В начале своего знакомства с нашей семьей Чертков был обворожителен. Он был всеми любим. Я был с ним близок и на „ты“».

В этом воспоминании есть ошибка. Осенью 1883 года Чертков никак не мог желать посвятить взглядам Толстого всю свою жизнь. Он впервые услышал об этих взглядах только в июле 1883 года на свадьбе своего друга Р.А. Писарева от прокурора Тульского окружного суда Н.В. Давыдова. Разговорившись с Давыдовым, двадцатидевятилетний офицер Чертков поведал о своих взглядах, которые к тому времени уже достаточно оформились. Выслушав странного гвардейца, Давыдов заметил:

– Да ведь Толстой говорит то же самое! Вы как будто повторяете слова Толстого – вам непременно нужно познакомиться с Толстым.

Давыдов был знаком с Л.Н. и обещал это дело устроить. В конце октября Чертков специально едет в Москву с этой целью, останавливается в гостинице «Славянский базар» и наконец получает телеграмму от Давыдова: «Толстой в Москве».

Первый раз отправляясь к Толстому, Чертков еще ничего не знал о его «учении». Да и «учения» как такового еще не было. Но в Толстом уже случился духовный переворот, и этот переворот совпадал с тем, что происходило в душе самого Черткова. Оба были потрясены открывшимся им страшным противоречием между правдой Христа и ложью современной жизни.

Их встреча проходила в кабинете. Вошли в «уединенную, покойную и светлую комнату с окнами,