Лев Толстой: Бегство из рая

причине. Вдали от России и Толстого единственной возможностью оставаться в непосредственной близости к учителю был бы его архив.

Толстой принимает компромиссное решение. «Дубликат, списанный, уничтожьте, а те, которые вам не нужны, пришлите мне».

Но почему он сам не уничтожил копию, когда она оказалась в его руках? Почему не заставил Черткова немедленно вернуть оригинал? Почему, вымарывая из дневников нелестные отзывы о жене и детях, он то же самое предлагал делать В.Г., доверяя ему такие интимные вещи? Больше чем дружба Для Черткова интриги против С.А. и ее детей становятся обычным делом. Наябедничав Л.Н. на его дочь Машу в сентябрьском письме 1892 года за ее отказ выполнять секретарские обязанности не только для отца, но и для него, он в январе 1895 года пытается внести раскол между отцом и Татьяной. Не прощая ей историю с фотографией, он пишет Л.Н.: «Я был неправ… Но этот грех не мог или во всяком случае не должен был расстроить Татьяну Львовну, сознательно, непрерывно и хладнокровно пользующуюся для своих удобств и удовольствий вашим участием в разделе между вашими детьми той собственности, которую вы не признавали вашей. Это было действительной, а не воображаемой ошибкой с вашей стороны, которую вы сознательно признали и признаете таковой, которая будет служить, когда она станет известной людям, действительным соблазном для многих и многих искренних людей, и тем не менее продолжать ежеминутно участвовать в которой Татьяна Львовна находит возможным, потому что это ей выгодно».

«Получил ваше холодное письмо, милый друг, но всё-таки был очень рад ему, потому что давно не знал ничего про вас», – отвечал Толстой.

В том же 1895 году Чертков посылает Толстому курточку, не новую, со своего плеча. «Посылаю вам свою теплую курточку, которую мы ремонтировали домашними средствами. (Привезенная моей матерью по моей просьбе из-за границы, совсем не такая, несмотря на то, что Вас. Алекс. Пашков очень хлопотал о ней, узнав, что она для вас.) К тому же эта моя старая будет вам больше по вкусу, именно как поношенная. Она вам теперь осенью пригодится для велосипеда (Толстой в это время учился ездить на велосипеде. – П.Б.) и верховой езды; и мне приятнее, чтобы она была на вас, чем на мне».

И Толстой в ответ нежно благодарит В.Г. и Галю: «Спасибо за чудесную курточку, буду носить ее и поминать вас обоих…»

Конечно, XIX век был сентиментальным столетием, и многое в поведении людей того времени нам непонятно. Но слишком уж часто Чертков оставлял в Ясной Поляне материальные свидетельства своего и своей жены существования: от курточки до подтяжек и от часов до портретов. В конце жизни Толстой писал самопишущей английской ручкой, подаренной Чертковым, – куда уж символичнее! Апофеозом этих вещей и вещиц стали… подштанники Черткова, которые надели на тело Толстого в Астапове, перед тем как положить в гроб.

В октябре 1895 года В.Г. предложил Л.Н. стать его, Черткова, «духовным душеприказчиком». Он выразил пожелание, чтобы Толстой собирал в отдельную папочку (специально высланную) письма Черткова, а также выписки из его, Черткова, дневников, которые он будет ему посылать. Эта папочка предназначалась для «Димочки», сына В.Г. Всё это предлагалось делать в условиях «тайны». «На папке этой я надписал просьбу, чтобы никто, кроме вас, не читал ее содержимого. Это для того, чтобы я мог писать как письма к вам, так и дневник, свободно, без оглядки, как перед Богом. Так вы уже всю папку никак не давайте никому читать».

И опять Толстой ни словом не упрекнул Черткова за навязывание очередной «тайны», не попытался поставить своего помощника на его законное место. «Получил ваше заказное письмо, и всё, что? вы там пишете, исполню», – пишет Толстой.

1895 год – самый страшный в жизни семьи с начала ее существования. В феврале умирает Ванечка, и у С.А. появляются явные признаки душевной болезни, которая с этого времени будет прогрессировать. Л.Н. превращается из сильного пожилого мужчины в седого, сгорбленного старика. С.А. прямо называла начало старости Толстого – 1895 год. Она видит, что смерть мужа не за горами. И, что простительно для писательской жены, начинает думать о своей репутации после его смерти.

В апреле С.А. едет к младшей сестре в Киев, чтобы поплакаться. В письме к мужу из Киева она 6 раз (!) упоминает покойного сына. После возвращения начинается ее страстное, болезненное увлечение музыкой и… Танеевым. Л.Н. видит, что с женой происходят ненормальные вещи, объясняя это смертью Ванечки. Но оказывается, что есть и еще причина.

С.А. продолжает безнадежную войну с Чертковым.

Война за дневники

С середины 1890-х годов С.А., предчувствуя смерть мужа, всерьез начинает тревожиться из-за его дневников, опасаясь, что ее образ в этих дневниках будет превратно истолкован публикой и потомками. «Надо писать дневник, слишком жалко, что мало его писала в жизни», – пишет она 1 января 1895 года. Зная, хотя и не полностью, о содержании дневников Л.Н., она собирается систематично создавать свою версию жизни с гением. Этой же задаче она посвятит незаконченные мемуары «Моя жизнь».

Обнаружив, что дневники Л.Н. уплывают из дома в сторону ненавистного «разлучника», С.А. забеспокоилась. Тем более что от нее-то как раз эти дневники стали прятать. И вот в октябре 1895 года в Ясной Поляне перед отъездом в Петербург на первое представление «Власти тьмы» она оставляет письмо, которое и сегодня невозможно читать без острого чувства жалости к этой сильной, но очень уязвимой женщине.

«Все эти дни ходила с камнем на сердце, но не решилась заговорить с тобой, боясь и тебя расстроить, и себя довести до того состояния, в котором была зимой в Москве (когда она пыталась бежать из дома. – П.Б.). Но я не могу (в последний раз – постараюсь, чтоб это было в последний) не сказать тебе того, что так сильно меня заставляет страдать. Зачем ты в дневниках своих всегда, упоминая мое имя, относишься ко мне так злобно? Зачем ты хочешь, чтоб все будущие поколения и внуки наши поносили имя мое, как легкомысленной, злой и делающей тебя несчастным женой? Ведь если это прибавит тебе славы, что ты был жертвой, то на сколько же это погубит меня!..

После смерти Ванечки (вспомни „папа?, никогда не обижай мою маму“) ты обещал мне вычеркнуть те злые слова, относящиеся ко мне в твоих дневниках. Но ты этого не сделал, напротив. Или ты в самом деле боишься, что посмертная слава твоя будет меньше, если ты не выставишь меня мучительницей, а себя мучеником, несущим крест в лице жены…

Когда нас с тобой не будет в живых, то это легкомыслие будут толковать кто как захочет, и всякий бросит грязью в жену твою…»

И Толстой почувствовал себя «виноватым и умиленным». В дневнике от 13 октября появляется запись: «…я отрекаюсь от тех злых слов, которые я писал про нее. Слова эти писаны в минуты раздражения. Теперь повторяю еще раз для всех, кому попадутся эти дневники. Я часто раздражался на нее за ее скорый необдуманный нрав, но, как говорил Фет, у каждого мужа та жена, которая нужна для него. Она – я уже вижу как, была та жена, которая была нужна для меня. Она была идеальная жена в языческом смысле – верности, семейности, самоотверженности, любви семейной, языческой, и в ней лежит возможность христианского друга. Я увидал это после смерти Ванечки».

25 октября, только что проводив жену в Петербург, он делает новую важную запись: «Мне жалко то, что ей тяжело, грустно, одиноко. У ней я один, за которого она держится, и в глубине души она боится, что я не люблю ее за то, что она не пришла ко мне (не поняла его духовных исканий. – П.Б.). Не думай этого. Еще больше люблю тебя, всё понимаю и знаю, что ты не могла, не могла прийти ко мне, и оттого осталась одинока. Но ты не одинока. Я с тобой, какая ты есть, люблю тебя и люблю до конца, так, как больше любить нельзя…»

В письме к Черткову от 12 октября (сразу после прочтения письма жены) он в ясной форме потребовал вернуть дневники. «Нынче пишу вам главное затем, чтобы просить вас прислать мне поскорее те мои дневники, которые есть у вас».

И Чертков вынужден вернуть дневники. Но с убедительной просьбой: соединить их вместе в отдельной папке и «не держать их при себе, а отдать на сохранение вашим дочерям, так как в противном случае, в случае вашей внезапной смерти, с ними могли бы поступить совсем не в том духе, в каком следует».

Но и возвращая дневники за 89-й, 90-й и 91-й годы, Чертков не стал расставаться с дневником 1884