Все было ясно с первого взгляда. Гулиев на большой скорости зацепил винтами поросший кустарником бережок небольшой речонки. Весь обугленный Сергей свернулся калачиком впереди горевшего самолета. Еще дальше лежал убитый механик.
Из дивизии примчал начальник политотдела Иноземцев «со товарищи». Разбираясь в причинах гибели Гулиева, а заодно интересуясь пристрастиями его бытия, неожиданно всплыл амурный сюжетец. Оказывается, он увлекся, и не без успеха, но, похоже, с серьезными намерениями прехорошенькой, как игрушечка, новенькой «работницей питания». Иноземцев вознегодовал и, моментально убрав красотку, стал копать дальше, бесцеремонно роясь в этой глубоко личной, запретной для посторонних зоне человеческих отношений, пока не наткнулся на Настеньку — лейтенанта, нашего полкового инженера по радиооборудованию, замечательную женщину, образованную, добрую, умную. На этот раз роман предстал в командирском варианте. Настенька со своим избранником уже более двух лет пребывала в сердечной привязанности и никому не давала повода упрекнуть ее в какой-либо непристойности. Но сказано: не положено, то так тому и быть! Иноземцев распорядился немедленно перевести Настеньку в другой полк, дабы и другим неповадно было, «ибо в то время, как советский народ ведет беспощадную борьбу с ненавистным фашизмом…». С этого неотразимого аргумента начинались нравоучительные тирады по любому поводу. Этот не был исключением.
Тяжелый, оскорбительный удар «духовного пастыря» в самую душу этой хрупкой и тонкой натуры был непереносим. Той же ночью, а может, под утро, за селом, у ручья, под старыми ракитами Настенька застрелилась. Дурацкий коровинский пистолет, да еще первый номер, с отсыревшими патронами, из которого никому не удавалось извлечь ни одного выстрела, на этот раз сработал. Иноземцева чуть не прибили, но обошлось. Он перепугался насмерть и в полку больше не появлялся.
Ну, откуда он такой, этот Иноземцев? Не от своей же врожденной натуры? Наша «генная инженерия» идеологического и нравственного преобразования личности по лучшим образцам непримиримых борцов за «светлое будущее» к тому времени достигла немалых успехов. Да и ребята по отношению к Гулиеву проявили невольную жестокость. Что ж, на то и гены, чтоб передаваться по наследству от поколения к поколению. Такими нас сделали. Такими мы были.
То ли дело Михаил Иванович, заступивший на пост вместо Гулиева! Этому вопросов не задавали, поскольку был он никем — ни техником, ни летчиком, ни штурманом, просто замполит. Но ученый (в смысле обученный). Ходил пьяненький. Только никто не мог понять и выследить, где он умудряется выпивать? Несомненно было одно — сам, один, без напарников и свидетелей. К нему никто никогда не подходил. Он же, подстраиваясь к беседующим или сидя вместе со всеми в землянке, был абсолютно незамечаем, будто его и нет.
Но однажды под Сталинградом, еще будучи на эскадрильской ступеньке, он невзначай «прославился». Когда при вворачивании взрывателей одна бомба взорвалась, а за нею сдетонировало еще несколько, разнеся в мелкие осколки самолет и почти что в брызги тех, кто под ним работал, прибежавший на ЧП Михаил Иванович первым делом осведомился о погибших: «Кто такие?» Ему перечли имена техников, механиков, оружейников, на что тот, как бы про себя, но во всеуслышание срезюмировал:
— А-а, техсостав? Неважно…
С той минуты его люто возненавидели и терпели как неизбежность, с которой лучше не связываться.
После интенсивной летней бомбежки немецких позиций в полосах наступающих фронтов мы не заметили, как влетели в украинскую осень. Под затяжными дождями Бышев стал расползаться, а западные аэродромы, еще занятые фронтовой авиацией, не были готовы для приема наших самолетов. Пришлось на время поменять нашу площадку на более прочную, хоть и тесную, по соседству. Весь корпус Логинова, окружавший в то время Киев, сидел «на чемоданах», но боевую работу не сворачивал, и в малейший просвет полки устремлялись на боевые задания. Когда же дожди и густые неподвижные туманы заклинивали весь узел намертво, войско рассасывалось по своим берлогам и предавалось самым безалаберным занятиям.
Но однажды, в предвидении нелетной ночи группу офицеров пригласили в Киевский цирк. Там выступал Эмиль Кио — знаменитый иллюзионист. Билеты были вручены Героям Советского Союза и наиболее «интенсивно» награжденным орденами. «В цирк, — потребовал командир корпуса, — всем явиться в наградах».
К вечеру, кто на чем — на перегруженных полуторках, «виллисах», мотоциклах, по дорогам, ведущим в Киев, обгоняя друг друга, «звездным налетом» со всех аэродромов — логиновская гвардия слетелась под брезентовые своды храма циркового искусства. Только заняв свои места, мы поняли тайный замысел требования о явке в наградах: у всех оказались билеты в первом ряду, по кругу окаймлявшем арену, и сплошная цепь орденов на груди их владельцев в свете цирковых софитов создавала совершенно необыкновенную волнующую картину. Зрители пришли в неописуемый восторг. К нашим ногам с верхних рядов летели цветы, видимо, предназначенные для артистов. Мы чувствовали себя изрядно смущенными, но, кажется, и счастливыми.
Перед самым началом представления из центрального входа вдруг появился Евгений Федорович Логинов в сопровождении с двух сторон высоченных красавцев, командиров дивизий, Василия Гавриловича Тихонова и Алексея Ивановича Щербакова. Евгений Федорович, хоть и был небольшого росточка, в своей генеральской форме рядом с великанами полковниками не потерялся. Мы невольно встали, встречая своих командиров, и это вызвало еще большее волнение в зрительских рядах.
Во втором отделении арену занял со своим пестрым цветником прехорошеньких ассистенток Эмиль Кио. Маэстро был раздражен и заметно злился. Еще бы: его девицы работали крайне рассеянно, не столько следя за манипуляциями шефа, сколько скользя глазами по нашему ряду и, конечно, находя там ответную реакцию. Не случайно наши самые отчаянные сердцееды в полки вернулись под утро.
Конечно, такую, по терминологии того времени, «культурную вылазку», мог затеять только Евгений Федорович. Вот уж совершенно нестандартный человек, во всем неожиданный и необычный — во взглядах, поступках, решениях. Была в нем врожденная внутренняя культура, живой, подвижный ум и неуемная жажда деяния. Не потому ли в организации и руководстве боевой работой он был инициативнее и прозорливее многих других, и не только равных ему в чинах, а и тех, что постарше. Самолеты- блокировщики, объединившиеся в полки, — его идея. Воздушный КП был только у него. Противодействие немецкой радиолокации он внедрил первым.
Логиновские разборы полетов и летные конференции собирали не только тех, для кого они предназначались, но и многих других командиров, ценивших новую мысль, умное слово, образную, острую и совершенно свободную, не без юмора речь. В умении держаться, в манере общения ему был свойствен еле заметный, совершенно естественный тонкий артистизм — качество, присущее незаурядным натурам, придававший его выступлениям особую привлекательность и выразительность. Некоторые командиры, заметив эту завидную черту, пытались сами подражать комкору, но, не достигнув в том успехов, невольно впадали в некую пошловатость, подставлявшую их под колючие шутки.
На другой день после цирковой феерии наш полк перелетел под знаменитую Шепетовку, в Грицев. Там уже ждала нас передовая оперативная группа с отработанными заданиями, расчетами и разведданными. Осталось их содержание переложить на собственные полетные карты и внести в бортжурналы. В первую же ночь экипажи ушли в боевой полет.
Русские названия целей окончательно исчезли, в их топонимике теперь устойчиво звучал иностранный акцент, и на душе, признаться, было легче.
Октябрь посвистывал ветрами, тянул низкие облака и сыпал дождиком. Ждать «милостей от природы» не приходилось и на новом месте. Но полк был крепок и в наступившие длинные ночи порою успевал делать по два вылета. В затылок основному составу дышала очередная цепочка молодых лейтенантов. Самые нетерпеливые торопили меня, подталкивали, старались изо всех сил поскорее получить боевую задачу — так велика была страсть застать войну в натуральном виде, хотя бы на ее исходе. Попадались, признаться, и более «уравновешенные», относившиеся к этому фактору вполне спокойно, не страдая энтузиазмом.
Грицев село большое — районный центр. На главной площади высилось несколько каменных домов, а вокруг — хаты, огороды, сады, заборы и немощеные улицы. Через село протекает речка. Рядом — добротное шоссе аж до Киева.
Контрразведчики предупредили — места здесь бандеровские. Пришлось у общежитий погуще
