— Ничего?
Женихи посмотрели за ограду вдаль, на Нижний город и гавань. Туман рассеялся, но дождь все еще моросил. Корабль пристал к берегу, вот его уже вытащили на песок. Кто-то из молодых людей нес весла и парус, другие держали кувшины с едой и мехи, а позади всех человек пять корабельщиков волокли что-то похожее на лари. Со стороны пролива показалось сторожевое судно, мачта была опущена, оно скользило на веслах; матросы спрыгнули на берег и теперь втаскивали на него длинный, смоленый сторожевой корабль. Даже из окна Пенелопы слышно было, как они бранятся между собой.
— Ты слышала? — спросила Пенелопа. — Его с ними нет.
Старуха нерешительно прошлась по комнате, сложив руки ладонями вместе и раскачиваясь из стороны в сторону, глаза ее совсем почернели.
— С позволения Вашей милости… — начала она.
— Да, да, беги!
Старуха не побежала, но все же можно сказать, что она припустила шагу. Она не вспомнила о стоявших за дверью сандалиях. Словно серая мышь, потрусила она через оба двора, через наружные ворота, и еще не успела Меланфо завершить свой утренний круг по двору, а Эвриклея уже спускалась по склону к Нижнему городу.
И вот в этот-то тревожный час Все Еще Ожидающую и пронзила странная, непрошеная мысль: слишком стара! Я слишком стара.
Но вот Эвриклея уже идет обратно, опередив всех остальных, и с ней молодой человек, сын Клития. Пенелопе казалось, что они медлят без всякой надобности. Когда они вступили во внутренний двор, она крикнула из окна:
— Ну что, что?!
Сын Клития поднял на нее глаза, но Эвриклея ничегошеньки не слышала. Они прошли через прихожую и мегарон и стали подниматься по лестнице. Пенелопа встретила их в дверях.
— Уф, — стала отдуваться Эвриклея (притворяется без всякой надобности, подумала Пенелопа даже в эту минуту). — Уф, никогда в жизни не бегала я так прытко!
Но голос ее был спокоен, в нем чувствовалось сдержанное торжество.
— Ну же!
— Ваша милость, — сказал сын Клития (как бишь его зовут?), — Телемах шлет вам привет и просит сказать, что он сошел на берег в другой части острова.
— Где?
— Он велел передать, что придет в город вечером, а может, завтра на рассвете.
— Где он, где он сошел на берег? Да говори же ты, наконец!
— Простите, — вмешалась Эвриклея, — но это доказывает, что Телемах человек умный и опытный.
Клитиев сын открыл было рот, чтобы продолжать свой рассказ — это было, наверно, его первое дипломатическое поручение, — но Пенелопа махнула рукой:
— Ладно, ладно, я все поняла. Он придет один?
Посланец был озадачен.
— Быть может, военные корабли придут следом завтра или немного позднее, — оптимистически предположила Эвриклея.
— Об этом я ничего не знаю, — ответил юноша. Старуха снова сложила ладони вместе.
— Так или иначе, он жив! — сказала она.
— Хорошо, — сказала Пенелопа. — Спасибо. Можешь идти. И ты тоже, Эвриклея.
— Я как раз хотела просить позволения выйти, — отозвалась старуха.
Знатнейшие из женихов собрали у наружных ворот что-то вроде сходки. Кроме матросов со сторожевого корабля там был еще десяток женихов из города. Антиной, Эвримах и Амфином снова прошествовали через двор к воротам. И тут же Пенелопа увидела, что сын Клития, как бишь его, — а ведь он подрос, быстро они растут, эти мальчишки! — проскользнул мимо членов комитета; следом за ним, все так же босиком, появилась Эвриклея. Но она осталась во внутреннем дворе, и, когда мимо нее крадучись прошла мерзкая кошка, старуха с небывалым проворством наклонилась и ласково погладила ее по спине. А потом подняла кошку и, положив ее на колени, уселась на скамью у самых ворот. Пенелопа видела, как она почесывает ненавистное животное под брюшком, поглаживает по грудке.
Она слышала голоса у наружных ворот, но слов разобрать не могла. И вдруг:
— Нет, нет, и еще раз нет! Никогда на это не пойду! Хватит! Будем ждать ее решения. Он нам не помеха.
Это говорил Амфином; в воротах он обернулся и с небывалым жаром — он, всегда такой уравновешенный, — что-то еще крикнул собравшимся и пошел через двор обратно к мегарону. Следом за ним показались Антиной с Эвримахом; они разговаривали, идя бок о бок.
Эвриклея спустила кошку на землю и поплелась за ними следом. Они что-то крикнули ей — молодые мужчины насмехались над старой каргой.
— Они собрали сходку, — сообщила Эвриклея, хотя хозяйка вовсе не звала ее и ни о чем не спрашивала. Старуха стояла у порога, глядя на свои ноги.
— Вот как, — сказала Пенелопа.
— Они уступили Амфиному, — сказала старуха. — Он не хотел. Он сказал, что хватит.
— Не хотел чего? — притворно удивилась Пенелопа.
— Его убить, — сказала Эвриклея. — Они его не убьют, когда он придет в город. Да они и не посмеют.
Женщина средних лет повернулась к окну. Темнокожая, курчавая, брюхатая дочь Долиона снова совершала моцион по двору.
Убить! — подумала она.
— Само собой, не посмеют, — спокойно сказала она.
— Это Амфином им помешал, — объяснила старуха. — Он из них самый добрый.
Молодой, красивый, милый Амфином, подумала она.
— Телемах, как уже сказано, придет нынче вечером или завтра утром, — продолжала старуха, хотя никто не просил ее быть такой болтливой, такой назойливой и надоедно многоречивой. — Мне, к примеру, с позволения Вашей милости, очень уж любопытно на него поглядеть. Подумать только, как долго его не было!
— Меньше двух недель, — возразила та.
— Вот ведь счастье — уехать странствовать в молодые годы, — сказала старуха. — Подумать только, в молодые годы странствовать по свету!
Уехать с молодым, красивым, умным, добрым Амфиномом. В Дулихий. Не видеть больше лица Антиноя, не видеть Эвримаха. Не видеть дочери Долиона.
Меланфо уселась на скамье с кошкой на коленях.
Убить? — подумала Женщина средних лет.
Отец увидел юношу, который стоял под навесом, у его ног весело прыгали четыре собаки. Среднего роста юноша, который еще продолжает расти, с заурядным, неглупым, но и не слишком умным лицом — открытым, неискушенным.
Сын прежде всего увидел Эвмея, который засуетился вокруг него, искренне ему радуясь, несколько раз брал его за руку и прослезился. А со скамейки у очага поднялся какой-то бородач. Вид у бородача потрепанный, лицо изможденное, одежда грязная, в лохмотьях. Телемах особого внимания на него не обратил.
А отец в своем ясновидении, зрением, обостренным безнадежным ощущением того, что он отвергнут, отринут, в своем ревнивом чувстве к тому, кто был когда-то его дитятей, его малышом, увидел юношу, который вернулся домой после неудавшегося путешествия и пытается неудачу скрыть. Телемах болтал и шутил с Эвмеем и собаками тревожно-развязным, надсадно оптимистическим тоном, но в душе ему все было безразлично — он только притворялся. Он пришел сюда, просто чтобы отдохнуть, побыть вдали от враждебной обстановки, чтобы на краткий миг перевести дух. Чувство, пережитое отцом, было, наверно, сродни тому, что испытывает умирающий, — чувство необратимости.
Сын был, наверно, именно таким, каким представлялся ему в мечтах, юношей примерно такого типа. И
