троцкистского блока! (Не шутка! Был именно такой процесс, над блоком с таким оригинальным названием. Прим. Переводчика).
— Вот. Не было бы счастья, так чужое несчастье помогло…где завучу посреди года учителя взять? Позвонили из отдела в райком, оттуда отнеслись в паспортный стол, и меня в порядке исключения…вот я с и вами!
— М-да. Много у нас еще формализма…Ну, милости прошу к нашему шалашу!
Показав на вахте свой пропуск очень милой женщине с добрым крестьянским лицом, одетой в серую вохровскую гимнастерку и вооруженной только помятым медным чайником, из которого она, не особо обращая на нас внимания, старательно наливала кирпичного цвета чай в граненый, мутного стекла стакан, я в сопровождении моего Вергилия вступил под высокие своды Крестов.
Однако, против ожидания, Лацис свернул не налево, к «сборке» и «вокзалу», а по длинной, с синими кафельными плитками на стенах галерее довел меня до высоченной, от гранитных плит пола до самого потолка, решетки, преграждавшей, как я понял, выход во внутренний двор.
Стоящий у решетки часовой — на этот раз с винтовкой, с примкнутым трехгранным клинком, отдал нам честь, внимательно обшарив цепким взглядом не только меня, но и моего спутника. Причем удостоверение Лациса он изучал даже пристальней, чем мой паспорт.
Лязгнув, за нашими спинами закрылась дверь в галерею. Перед нами у выхода наружу вновь стоял часовой, на этот раз в «богатырке» с опущенными клапанами, застегнутыми на шее. Наколов мой пропуск на острие штыка, он пропустил нас мимо себя…
Что это за новации такие? — удивился я. Потому что тюремный двор, который я за время следствия частенько наблюдал из окон коридора, пересекала высокая стена из плотно, без единой щелки, пригнанных друг к другу заостренных сверху деревянных плах … В моё время её не было!
Из-за забора доносился странный механический рокот, как будто здесь (в Крестах?!) запускали аэропланный мотор…
Перед калиткой, обочь которой стоял покрашенный в уставной цвет грибок часового, под которым возвышался боец в роскошном тулупе, чекист доверительно взял меня за рукав:
— Владимир Иванович, Вы человек взрослый, засиженный… так что я Вам особо и напоминать ничего и не стану, но, всё же…
— Уже.
— Что «уже»?
— Я уже ничего не вижу, не слышу, да и вообще — меня здесь нет и никогда не было! А если я где и был, то в этот момент спал.
— Н-ну ладно…однако подписку я с Вас все же возьму, не возражаете? В рабочем порядке…
— С меня уже брали, когда я на «большую зону» (то есть на коммунистическую «свободу». Прим. Переводчика) из «зоны малой» выходил.
— Да о чем же?
— Все о том же. Я ничего не видел, не слышал…
Лацис пренебрежительно махнул рукой:
— Да что Вы могли видеть-то? У Вас же была совсем жалкая литерка, СОЭ (Социально-опасный элемент. По ней подвергались репрессиям представители паразитических классов, враги трудового народа, такие как, например, проститутки, тем не менее, не представлявшие никакой опасности для большевиков. Прим. Переводчика), всего-то три годика… Небось, весь срок на одной ножке простояли?
— Ага, примерно так, гражданин начальник, всё и было…
…Когда нас глубокой осенью пинками и прикладами высадили из телячьих вагонов на станции Кемь Кировской железной дороги (несколько серых, исхлестанных злыми ветрами «финских» домиков посреди уходящей к горизонту унылой холмистой лесотундры, над которой тяжело висели набрякшие ледяным дождем свинцово — серые тучи), моя левая нога, обутая в когда-то щегольскую теннисную туфлю, мигом по щиколотку провалилась в набрякший ржавой водой мох… Её мгновенно охватил свирепый ледяной капкан, вырывая из которого ногу левую, я мгновенно провалился в огненно-ледяную яму ногой правой, но зато по колено…Причем эту ногу я вытащил из ямы уже босой — в одном рваном на пятке носке. Туфлю же с утробным чавканьем засосала ледяная, серая глина.
Увы, достать утопшую туфлю я не сумел — потому что на мою согнутую спину тут же обрушился окованный приклад карабина.
Свой же брат, зека (Заключенный каналоармеец. Каторжников в СССР нет. Прим. Переводчика) зека-«самоохранец», одетый в черный лагерный бушлат с красной повязкой на рукаве, с видимым удовольствием отрабатывал свою «сучью» пайку. Действительно, это же не балансы катать! (Баланс — это оцилиндрованное бревно, поставляемое из Совдепии на экспорт в страны демократии и тоталитарную Германию. Прим. Переводчика). Все легче…вообще, я заметил, что чем лагерная работа грязнее, тем она физически легче. Вот, например, что легче поднять — лопату дерьма или лопату гранитного щебня? Вот то-то и оно. Впрочем, я всегда выбирал щебень.
Но, тогда нам размышлять о высоком особо не дали. Выстроив нас возле путей, начальник конвоя, тоже зека, но социально-близкий, из репрессированных за излишнюю жестокость гепеушников, доходчиво пояснил, проведя первую, ставшую потом традиционной, санацию (это когда «бугор» идет вдоль строя, и каждому десятому без злобы, просто чисто для порядка, врезает, пуская кровь, по сопатке черной кожаной перчаткой, в которой зашита свинцовая гирька) что здесь власть уже не Советская, а Соловецкая!
Потом нас бегом погнали по усыпанной серым диабазовым гравием «Виа долороза» (улице Электрификации. Прим. Переводчика) к серевшему за оплывшими, как погасшие поминальные свечи, серыми холмами ледяному морю, где уже дымил тонкой трубой современный челн Харона, темно-серый пароход из островной флотилии с характерным именем «Глеб Бокий» (Известный чекист, сведения о котором исчезли из советской печати с середины тридцатых годов. Прим. Переводчика).
А пока нас по одному пересчитывали, шмонали и загоняли в трюм, предварительно для бодрости хорошенько оттрюмив (Слово неясно. Прим. Переводчика) самыми настоящими дрынами, остальные, ожидая своей очереди на посеревшем от горя и злых слез дощатом причале, по приказу начальника конвоя, чтобы ему пусто было… Да. Стояли. На одной ножке, ага… А кто уставшую ногу опускал, тот мгновенно имел все основания об этом пожалеть.
… Пройдя вслед за товарищем Лацисом в огороженный забором двор, темноту которого рассекали ослепительные лезвия совершенно лагерных прожекторов, я увидел посередь двора странный механизм, который и издавал загадочный рев…
Это была приземистая автомашина, поверх которой размещалась решетчатая конструкция из полутора десятков стальных рельс, под небольшим углом возвышавшихся от кузова к капоту. Судя по наличию маховиков, конструкция могла вращаться и подниматься на заданный угол, как пожарная лестница.
Автомобиль периодически взревывал, но оставался на месте — прежде всего, видимо, потому, что не имел колес, а лежал днищем на брусчатке. Кроме того, было очевидно, что колес у него даже не было и предусмотрено, или они были очень тщательно замаскированы внутри корпуса, но только зачем?
Вокруг открытого капота автомобиля сгрудились трое молодых мужчин в серых шоферских комбинезонах, а трое выводных в привычной вохровской форме дымили папиросами поодаль. Внезапно один из людей, одетых в комбинезоны, полуобернувшись, крикнул, перекрывая рокот мотора:
— Эй, ты, попка! Подай-ка мне ключ на двенадцать!
— Не положено. — Солидно отвечал один из надзирателей. — И потом, я занят!
— Что же ты делаешь? — удивился спросивший.
— Тебя охраняю!
Усмехнувшийся Лацис, проходя мимо разложенных на брезенте инструментов, нагнулся, поднял гаечный ключ и ловко швырнул его прямо в руку странному заключенному.
— Спасибо, гражданин начальник…Вася, готов? Тогда все от винта!
Машина взревела еще сильнее… А потом, вдруг ненамного приподнявшись в воздух, развернулась вокруг своей оси и плавно, очень медленно, как во сне, поплыла мимо нас…
— Что это? — ошеломленно спросил я чекиста.
А… — махнул он рукой. — Это катер на воздушной …э-э… перине, что ли? Конструкция инженера …
