местами и, следовательно, был сильным морским царем, царство которого обнимало собою Киклады и вообще весь бассейн Эгейского моря. Но в Сицилии также был город Миноя, основанный выходцами из мегарской колонии Селинунт и, без сомнения, названный по имени небольшого острова Миной вблизи нисейской Мегары. Поэтому сложилось сказание, будто Минос переселился в Сицилию и там погиб. Так как Селинунт основан около 650 г., то этот миф не мог возникнуть ранее VI века.
Все эти сказания около начала V века приведены были в систему и связаны, с одной стороны, с мифами, образующими содержание эпоса, с другой стороны — с древнейшими историческими преданиями. Хронологической основой при этом служили генеалогии героев, представленные отчасти уже Гомером, но полнее Гесиодом. Вначале Греция была будто бы населена пеласгами, затем переселились с Востока Данай, Пелопс, Кадм и другие. После этого следует поход аргонавтов, поход „семи против Фив', Троянская война и другие подобные предприятия, о которых повествовал эпос. Потом настал век великих переселений: прежде всего вторжение фессалийцев в равнину Пенея и вызванное этим беотийское переселение, затем переселение дорийцев и союзных с ними элеян в Пелопоннес, наконец, колонизация островов и западного побережья Малой Азии.
Так было достигнуто мнимое подобие прагматизма в истории первобытной Греции; и если по отдельным вопросам уже в древности не было недостатка в сомнениях, то в общем греки смотрели на эту систему как на историческую истину. Мало того, в главных чертах ее и теперь еще преподают как истину. Вот почему традиционную историю греческой древности нельзя было обойти и здесь.
ГЛАВА VI. Распространение греков вдоль берегов Средиземного моря
Арена первобытной истории греков ограничивалась главным образом странами, расположенными вокруг Эгейского моря. Но уже в то время, когда складывались великие эпопеи, географический горизонт стал постепенно расширяться. В одной из позднейших песен „Илиады' упоминаются египетские Фивы; песни о странствованиях Одиссея упоминают о киммерийцах, исконных обитателях северного побережья Черного моря, и о светлых летних ночах на севере, о которых греки могли узнать только на этом берегу; „Телемахия' знает, наряду с Египтом, и Ливию, а позднейшие песни „Одиссеи' обнаруживают знакомство с сикелами и страной Сиканией. Ни одно предание не сохранило имен смельчаков, впервые решившихся выйти в открытое море, которое фантазия населила всевозможными чудовищами и сказочными существами и которое на самом деле таило в себе немало ужасов и опасностей; но их подвиги продолжали жить в песнях о походе аргонавтов и о возвращении героев из-под Трои.
За открытием новых земель вскоре последовала колонизация. Некогда, в седую старину, недостаток земли заставил греков уйти на острова Эгейского моря и на западное побережье Малой Азии; теперь эти области были заняты, и кому на родине становилось слишком тесно, тот принужден был переселяться в более отдаленные края. При этом в первое время торговые интересы еще вовсе не принимались во вни мание уже по той причине, что в Греции еще не существовало промышленности, которая работала бы для вывоза. Искали плодородных стран; а были ли вблизи хорошие гавани, это имело второстепенное значение. Поэтому первым делом поселенцев быдо — поделить между собой землю; еще в начале V века сиракузские старожилы называли себя надельниками. В этом заключается основное различие между греческой и финикийской колонизацией: каждое финикийское поселение было прежде всего торговой факторией, которая при благоприятных условиях могла развиться в земледельческую колонию; греческие поселения были с самого начала земледельческими колониями, из которых, правда, многие с течением времени стали крупными торговыми пунктами.
Древнейшая колонизация этого периода все еще напоминала беспорядочное движение тех переселенцев, которые некогда хлынули на острова и берега Малой Азии; таковы, например, поселения ахейцев и локрийцев на юге Италии. Но по мере того, как греки направлялись все в более и более отдаленные страны, колонизация должна была принять другой характер. В самом деле, плавание по лишенному островов западному морю, и в особенности путь в Ливию и по бурному Черному морю, требовали опытности в морском деле, которою не обладали жители земледельческих прибрежных областей греческого полуострова, — а они-то и основывали до сих пор поселения за морем. Поэтому Аттика, Беотия, Арголида перестали теперь принимать прямое участие в колонизационном движении. Их место заняли го рода, которые или совсем еще не упоминаются у Гомера, или только мимоходом, но которые, благодаря своему выгодному положению, стали средоточиями морской торговли: Халкида и Эретрия у пролива Эврипа, который представляет наиболее удобный путь для сообщения между Грецией и Фессалией; Мегара и Коринф на Истме, где оба моря, омывающие Грецию, отделены друг от друга несколькими километрами; Родос, Лесбос и другие острова Эгейского моря; наконец, прибрежные города Ионии, особенно Милет. Это не значит, что все колонисты, вышедшие отсюда, чтобы в далеких странах найти себе новую отчизну, были в самом деле жителями этих городов. Эти города служили лишь сборными пунктами, куда стекались выходцы из окрестных областей — все те, кто не мог найти себе пропитания на родине, или кого в чужой край гнала жажда приключений или недовольство политическим строем. Однако, города, из которых исходила колонизация, брали на себя организацию этого предприятия: они давали руководителей и поставляли корабли, и их учреждения служили образцом для колоний.
Но раз колония была основана, она обыкновенно становилась в совершенно независимые отношения к своей метрополии. Отношения были такие же, какие, по греческому закону, существовали между отцом и взрослым сыном; гражданину метрополии оказывали в колонии всевозможные почести, а колония, в свою очередь, могла рассчитывать на то, что во всех тяжелых обстоятельствах найдет помощь в метрополии. Что колония находилась в особенно оживленных сношениях с метрополией, — это разумеется само собой; и с течением времени колонии становились для метрополии самыми надежными оплотами ее торговли и самыми лучшими рынками для произведений ее промышленности.
Таким образом, воспоминание об этой связи сохранялось до позднего времени. Но ближайшие обстоятельства, которыми сопровождалось основание колоний, возникших ранее VI века, окутаны мраком сказаний. Исторических записей в это время еще совсем не было, и дошедшие до нас даты основания колоний почти все добыты посредством счета поколений или путем еще более шатких соображений. Такого рода известия могут дать нам только самые общие указания и должны быть в каждом отдельном случае сопоставляемы с прочим содержанием традиции. Одно не подлежит сомнению, — что в первую половину VII века колонизация южного побережья Фракии была в полном ходу и греки уже заселили также берега Тарентского залива.
Ни одна страна не представляла столько благоприятных условий для греческой колонизации, как берега Италии и Сицилии по ту сторону Ионического моря. Находясь на одной широте с метрополией, эти страны обладали климатом, который был совершенно сходен с греческим; только зима здесь еще несколько мягче, а лето менее тягостно, чем у Эгейского моря. Девственная почва береговых равнин и речных долин отличалась баснословным плодородием, а густой высокий лес, покрывавший горы, давал отличный материал для постройки кораблей. К тому же и поездка туда, даже при очень примитивном состоянии мореплавания, не представляла каких-либо серьезных трудностей, так как восточная оконечность Япигии отделяется от Акрокеравнского (Керавнского) мыса в Эпире расстоянием в 75 км, и в ясную погоду с одного берега виден противоположный.
И действительно, сношения между обоими берегами развились очень рано. В Мессапии найдены были черепки ваз микенского стиля, а некрополи доэллинской эпохи в Восточной Сицилии свидетельствуют о культуре, которая отчасти стоит под влиянием микенской. Кажется даже, что еще в доисторическую эпоху происходили переселения с Балканского полуострова в Италию по Отрантской дороге. По крайней мере, есть указания на то, что некогда на западном берегу Тарентского залива жили хоны; наконец, тождество имени этого народа с именем эпирских хаонов, живших у Акрокеравнского мыса, едва ли случайно. Может быть, именно поэтому италийцы называли эллинов греками; а греки, по преданию — эпирское племя, которое, впрочем, в историческую эпоху было забыто.
Как бы то ни было, во всяком случае в течение VIII и уже никак не позже начала VII века, эллины завладели восточным побережьем теперешней Калабрии. Новые поселенцы сами называли себя ахейцами и считали себя потомками пелопоннесских ахейцев. И действительно, их язык очень родствен с
