фасосский флот, затем осадил город и на третьем году после отложения принудил его к сдаче. Фасос должен был отказаться от своих континентальных владений с их богатыми золотыми рудниками, срыть свои укрепления, уплатить военные издержки и обязаться платить постоянную дань. Владычество Афин на фракийском берегу было снова упрочено, но попытка основать колонию на нижнем Стримоне, где позже возник Амфиполь, потерпела неудачу: окрестные фракийские племена взялись за оружие и уничтожили большую часть афинского войска. Сам Кимон был по возвращении с Фасоса привлечен к суду, обвиненный в том, что дал подкупить себя македонскому царю Александру I, который, очевидно, заступался за фасосцев; в качестве обвинителя выступил молодой Перикл, но процесс окончился, как и следовало ожидать, полным оправданием Кимона.
Таково было положение дел в Афинах, когда Спарта обратилась к афинянам с просьбой о помощи против илотов, занявших Итому. Если с формальной стороны Афины едва ли были обязаны оказать ей эту поддержку, то не могло быть сомнений, что отказ с их стороны повлечет за собой разрыв со Спартой, которого Афины во что бы то ни стало должны были избегать, пока еще продолжалась борьба с персами. Так же несомненно было и то, что Спарта и собственными силами рано или поздно справится с мессенцами. Но и помимо всех этих соображений, личные симпатии Кимона к Спарте должны были побуждать его пустить в ход все свое влияние, чтобы склонить афинян к исполнению просьбы спартанцев. Тщетно противился этому Эфиальт, вождь демократической партии; решено было послать вспомогатель ный отряд, и сам Кимон двинулся в Мессению во главе 4 тыс. гоплитов (около 462 г.).
Но результаты не соответствовали ожиданиям спартанцев. Перед итомскими скалами оказалось бессильным и прославленное осадное искусство афинян. Далее, в афинском войске было немало людей, которые разделяли убеждение Эфиальта, что для Афин ничего не может быть выгоднее победы мессенцев. Как бы то ни было, в Спарте возникло подозрение против афинских союзников, и так как для простого оцепления неприятельской позиции было достаточно и пелопоннесской армии, то спартанцы дали знать Кимону, что более не нуждаются в его услугах.
Это оскорбление вызвало полный переворот в политической жизни Афин. Негодование, охватившее общество, естественно обратилось против виновника итомской экспедиции и против партии, вождем которой он был. Кимон потерял свое руководящее положение, которое он занимал со времени изгнания Фемистокла. Союз со Спартой был расторгнут, и во главе государства стал Эфиальт.
С тех пор, как — четверть века назад — было введено замещение должности архонтов посредством жребия, демократическое движение в Афинах приостановилось. Народ был пока доволен достигнутым; притом все его внимание было поглощено Персидской войной. Но существующий строй не мог долго держаться. Обширные полномочия, которые Солон предоставил Ареопагу и которых не решился отнять у последнего и Клисфен, оправдывались тем соображением, что эта коллегия состоит из лучших людей государства, — из тех, кто безукоризненно исполнил высшую государственную должность; но они сделались нелепостью, с тех пор как жребий открыл всем без исключения доступ к званию архонта и сама эта должность потеряла вследствие этого последние остатки своего прежнего значения. И помимо этого предоставление столь широких полномочий учреждению, члены которого оставались в своем звании всю жизнь и, следовательно, фактически были свободны от всякой ответственности, противоречило самому духу конституции. И вот Эфиальт предложил ограничить компетенцию Ареопага уголовной юрисдикцией, которой у него невозможно было отнять из сакральных соображений; все же политические функции Ареопага должны были быть переданы Совету, Народному собранию и, особенно, суду присяжных (гелиэе), которые, как мы знаем, избирались по жребию из всех афинских граждан, достигших 30-летнего возраста. Большое число судей — в важных случаях до 1500 — и перемена их состава для каждого нового дела ручались за то, что решение гелиэи будет соответствовать общественному мнению.
Понятно, что Кимон и его приверженцы должны были оказать этим планам сильнейшее противодействие. Их влияние все еще было так велико, что дело пришлось решить остракизмом. Народ высказался против Кимона; победитель при Эвримедонте принужден был уйти в изгнание, и предложения Эфиальта получили силу закона (461 г.). Напрасно консерваторы прибегли к последнему средству — к убийству. Правда, Эфиальт пал, запечатлев смертью идею, которой посвятил свою жизнь; но его дело пережило его, и народные суды оставались с тех пор палладиумом афинской свободы.
Руководство партией и вместе с тем управление государством перешли теперь к Периклу, сыну Ксантиппа из Холарга, победителя при Микале. Он был еще сравнительно молод, лет тридцати или несколько старше, и еще ни разу не имел случая отличиться на войне, да и вообще не обладал выдающимся военным талантом. Можно даже сомневаться в том, был ли он великим государственным человеком; по крайней мере, мы напрасно стали бы искать в его деятельности каких-нибудь действительно творческих идей. Ему не удалось также удержать Афинскую державу на той высоте, на которую возвели ее Фемистокл и Кимон, и, сходя с политической сцены, он оставил в наследство Афинам войну, которая в конце концов привела их к гибели. Но он был, как мы сказали бы теперь, великим парламентским деятелем. Как никто из его современников, он умел силою своей речи руководить массами и увлекать их за собой, и очень тонко чувствовал, чего требует общественное мнение. Фамильные связи открыли ему путь к власти, и они же определили его положение в борьбе партий. Его мать Агариста была племянницей великого Клисфена, основателя афинской народной свободы; таким образом, Перикл был воспитан в традициях партии Алкмеонидов и во вражде к Кимону, и это должно было заставить его примкнуть к демократической партии, даже если бы он не понял, что ей принадлежит будущее.
Итак, Перикл продолжал дело, начатое Эфиальтом. Чтобы демократизация народных судов не осталась мертвой буквой, надо было дать беднейшим классам населения материальную возможность принимать участие в заседаниях гелиэи. По предложению Перикла было решено выдавать присяжным жалованье в размере двух оболов за каждое заседание — вознаграждение, приблизительно равное низшему дневному заработку афинянина в V столетии. Эта мера была тем более необходима, что иначе было бы невозможно собрать нужное число судей, которое сильно возросло с тех пор, как в афинских судах стали разбираться и важнейшие процессы союзников. Результатом было то, что значительная часть афинского населения скоро отвыкла от всякого производительного труда и начала смотреть на судейское жалованье как на свой главный источник пропитания.
Отсюда было уже недалеко до мысли, что государство вообще должно заботиться о пропитании своих граждан. Громадные общественные постройки, возведенные в Аттике в правление Перикла (см. выше, с.346), были предприняты отчасти именно с целью дать заработок беднейшему классу. Нередко также гражданам раздавали хлеб. Но что важнее всего, — политическое положение Афин давало возможность наделять землею за пределами Аттики тысячи афинских граждан. Если некоторые из этих так называемых клерухий были основаны главным образом с целью обеспечить надежными гарнизонами важные стратегические пункты, то большею частью при устройстве колоний на первом плане стояли социально- политические интересы, как, например, при нарезке земельных участков афинским гражданам в Халкиде и Эретрии после усмирения Эвбеи в 446 г., или на Лесбосе в 427 г., потому что большинство граждан, полу чивших эти наделы, оставались жить в Афинах, отдавая свои участки в аренду туземцам. Далее, неспособные к работе граждане получали из казны пенсию, правда, очень скудную, — всего по оболу в день, т.е. ровно столько, сколько было необходимо для покрытия самых насущных потребностей[93]Дети павших на войне граждан также до совершеннолетия содержались на счет государства.
Но этого мало. Уже тираны считали своим долгом увеселять народ роскошными зрелищами, и в этом отношении демократия не отставала от них. Празднества, которые устраивались в Афинах во время правления Перикла, по количеству и великолепию обстановки оставляли за собой все, что до тех пор видели греки.
Насколько остальные современные демократы следовали в этом отношении примеру Афин, мы не знаем, как не знаем и того, не подражал ли сам Перикл в своей политике другим городам. Во всяком случае можно думать, что остальные государства, ввиду ограниченности своих финансовых средств, тратили гораздо меньше на помощь „обездоленному' классу. Не следует также забывать, что и в самих Афинах правительство заботилось только о гражданах, т.е. о сравнительно небольшой части населения Аттики, причем средства для этих расходов доставлялись союзниками. Следовательно, и эта радикальная демократия фактически сводилась к эксплуатации большинства меньшинством.
Но все-таки демократическая идея была достаточно сильна, чтобы отразиться и на положении
