20
Под шипением Грибикова карлик праздновал труса. душа — ушла в пятки; и — не попадал зуб на зуб.
С того самого мига, как карлик вернулся домой, — поднялось это: Грибиков — кекал:
— Ах, — шитая рожа ты! Чортовой курицей спину выклеивал:
— Вязаный нос!
Приседал с сотрясением, вытыкнув палец:
— Мой чашки! Гнал в кухню:
— Поставь самовар! Выхихикивал:
— Да, Златоуст кочемазый какой отыскался!
— Кащенка паршивая, — воздух разгребывал.
— С эдакой рожей, — куриного запою скреб он, — сидят под рогожей.
За боки хватался:
— Я вот что скажу тебе: знай себе место!
И пальцем указывал карлику место: и место как раз приходилося рядом с… ночною посудой.
— Чего под чужие заборы таскаешься?
— Выскочил, тоже, — оратель!..
— С своей араторией!
— Я, мол, без носу… Роташку с подфырком сжимал:
— Не свиными рылами лимоны разнюхивать!..
— Тоже!..
— Про рай разорался!..
Таскался за карликом:
— Живо!
— Не спи.
— Не скули!.. Догонял:
— А в полиции скажут — что? Тут же давал объясненье:
— Крамолой занялся?
Раздался звонок: Вишняков.
Не дав слова сказать, — на него опрокинулся Грибиков: так разгасился, что даже не спрашивал, ради чего он явился, в часы, когда добрые люди уже высыпаются.
— Вы-то чего? Чего чванитесь?
— ?
— Вздернули к небу крестец и по этому поводу забарабанили, взявши литавру, как нехристь какой? …
— Вы напрасно: я взял ту литавру взывать о спасенье: имеющий уши да услышит.
— Крещеный вы? А?
Но, заметивши, что Вишняков не в себе, — любопытствовал:
— Вы — косомордый — с чего же? Лица на вас нет!..
Вишняков — так и так: «енерал» над бумагами сидоровою козою махает; и тряпки кусает; тут Грибиков впал в рассуждение.
— Вы больше бога не будете: милостью он, милосердый, богат; а зазнаев — карает, захочет — пупырыш не вскочит; чего суетитесь? Пошли бы вы спать; захотели с уставом своим в монастырь позвониться чужой; позвонитесь, — с квартиры под ручку вас выведут; и — справедливо: не суйтесь!
И свел рассуждение это к литавре. На что Вишняков возразил:
— Вы скажите, что есть человек?
— Человек? — потрепал бородавочку Грибиков, — вот что он есть: — поглядел на свой палец, — стоят тебе вилы; на вилах-то — грабли; на граблях — ревун: на него сел — сапун; под ним — два глядуна; на них — роща; а в роще-то, — карле кивнул с подмиганцами, — свиньи копаются.
Палец понюхал.
— А я вам скажу, — Вишняков своим чтеческим голосом вышипнул, — тот человек, кто других выручает.
Словами взопрели; и долго решали: идти, не идти на квартиру профессора; и — поднимать ли Попакина, или оставить до утра дознанье, зачем «енерал» ни с того ни с сего заскакал с обтиральною тряпкой в зубах среди пыли и всякой бумаги; совет — не соваться к профессору (еще и выведут) явно созрел в уме Грибикова после зимнего странствия с книжками в эту квартиру, ведь взяли под ручки и — вывели, слова не давши сказать:
— Я лет двадцать на эту квартиру гляжу: нагляделся. Все то, что случается там, мне весьма непонятно.
А все же, надевши картузик и карлу под мышку, — пошел Вишняков: карлик праздновал труса: душа ушла в пятки; а Грибиков только качал головой:
— И куда вы такое идете, — на этих на ножках? Совсем паучиные ножки у вас!
Побежали через двор, точно земли горели под пятками; Грибиков вслед им глядел, рот разиня, глазами захлопав, руками во тьму разводя.
Впрочем, тьма прояснилась: петух там пропел.
21
Пусть мученье: зачем задразненье в мученье? Не мучайте, — просто убейте: не мучайте, — слышите ли!
Так нельзя!
Мы профессора бросили в пасть негодяю; ему он ответил с достоинством.
— Явное дело, приехал сюда я, чтоб выжечь следы мной открытого; в целом — открытие — здесь, — показал он глазами на лоб свой, глаза подкативши под веко:
— В моей голове. Но его оборвали:
— Довольно болтать. Он — не слушал:
— И нет на бумаге: бумагу вы можете взять, — не открытие. Все я предвидел. |
— А это — предвидел?
Был схвачен за ухо, — рукою, изящной такой:
— Оторву!
И вавакнул от боли, как перепел:
— Нет!
Тут, почувствовав вдруг затолщение носа, — воскликнул:
— Живем, говоря рационально, мы низменной жизнью
горилл, павианов, гиббонов.
Губа стала сине-багровой разгублиною:
— Я прошу вас не бить меня!
Под черепными костями вскочил ахинейник:
— Я… я… с собственной дочерью сделал — вот что. — Всею позой спохабил Мандро.
— Вы открытия, батюшка мой, — не получите… Крепкая пауза.
Чмокнуло по паузе этой; расчмок был расшлеп белых пальцев о губы и нос; странный чмок: что-то вроде неистового поцелуя с раскусом губы; стало парко от боли; да, так надзиратель не бил!
Рот раскрыл, но — дыра зачернела во рту; плюнул зубом и лицо; истязатель смеялся с подшарками
