Василисы Сергеевны, — в переднюю; цепи сорвавши, на улицу — с криком:
— Ловите, держите! — за юрким мальчишкою, улепетнувшим в пустой переулок: бесследно!
За ним же, стремительно выскочив с черной метлой из ворот, бежал Попакин:
— Да — барин, да — что вы? Забороздили заборики — мимо.
Неслись из соседних дворов, кто без шапки, кто в туфлях: бежал генерал Ореал (отставной, опустившийся) — за проживателями домов Янцева и Шукеракина; все собрались под кривым фонарем, окружив запыхавшихся и растаращами друг перед другом стоящих — Ивана Иваныча и Тимофея Попакина.
— Видел-с!
— А я говорю — никовошеньки!
— Вор в окно лез! Так кричали они.
Генерал Ореал и все прочие — слушали; кто-то, одетый в пестрявые брюки и пестрый пиджак, проходя, обернулся; и — дальше пошел.
— Говорю вам, что видел!
— Помилуйте, я по сию пору тут в приворотне сидел!
— Он уж видел бы, — Шохин сказал.
— Да-с, морщинистый, — да-с — с черным носом, — упорствовал громко профессор.
— Морщинистый!..
— Слышь?…
— Говорит — с черным носом он… Не удивился один генерал Ореал:
— Я всегда говорил… С этим людом… Позвольте пожать… Генерал Ореал…
Возвращалися кучей к подъезду, откуда выглядывали уже Дарьюшка с Марьей, кухаркою. Шохин сказал:
— А я знаю — кто…
— Кто?
— Это — Яша.
— Как-с?
— Так, очень просто, — настаивал Шохин.
— Я — не понимаю вас, — остановился профессор: и очень тревожно моргал.
— В Телепухинском доме живет карлик Яша: блажной и безносый: так — он.
Раскрывались окошечки: слушали: и — соглашались.
— Он… он… Он и четь!
Обозначалась новая стека людей; и тут Дарьюшка, вспыхнувши, — носом в передничек: фырк!
Потому что раздался из стеки насмешливый голос:
— Он ефта за Дарьей, курчонкин сын, лазат: надысь в саду лапались!
Марьюшка, Дарья, профессор — стояли в передней; все прочие же гоготали на улице; лишь генерал Ореал собирался, да Марьюшка — дверь затворила: ему прямо под носом:
— Яша и есть.
— Просто, барин, нет мочи: таскаться стал в кухню: его я — взашей; а все Дарья… Вы не сумлевайтесь… Какой это вор… Лез за Дарьей: подглядывать… Как тебе, право, не стыдно… Нашла обважателя!
Фырк!
Успокоились: все разъяснилося.
— Энтот же самый карлишка, — вполне безобидный: с амуром в мозгах!
— С перетрясом!
— Пархуч.
Как-то радостно стало: не вор.
— Это он.
— Он…
— Карлишка!..
Профессор вполне раздобрел: объяснялось, что «это» — не «это», а просто — карлишка!
И, ткнувшись в Марью, кухарку, пожвакал губами, слагая в уме каламбурик:
— Вы, в корне взять, — Маша?
— А как же-с!
— Вы варите кашу нам?
— Кашу варю, — ну?
— Он — Яша?
— Ну, — Яша… А что?
— Он — без каши? Фырк, фырк!
— Ну — так вот-с! И — прочел:
Пошел пир горой!
Позабыли: за дверью все ждали, бледнея, не смея просунуться: и, уж услышав стишок, они поняли: нет, — не «она»; Василиса Сергеевна — в слезы; Надюша — салфеточкой в пол:
— Как не стыдно вам, папочка: мамочка — в горе, а вы… Присмирел.
12
День дню — рознь.
И зигзаг от испуга к нечаянной радости, не разрешаясь ничем, разрешился часов через двадцать.
Раздался звоночек.
Просунулась в двери большая толстуха, какая-то вся отверделая, с черно-лиловым лицом и в больших черно-синих очках:
— Вам кого?
— !
— Может, барина?
— !
— Барышню?
— !
— Может, барчонка?
— !
— Кто там?
— Да какая-то барыня — за подаяньем, должно быть: молчит, не в себе.
Все вскочили.
— Пойду!
— Нет, голубчик мой Вассочка… Боже тебя упаси… Предоставь это мне…
— Мама, мамочка, — спрячьтесь.
Но знала: пороги сознания сняты; стоящее надо принять: и, шатаясь, — пошла, меловая, немая;
