— Бар-ра! — разнеслось над грядой.
Мы нажали, вложив в натиск все, что у нас оставалось. И германцы не выдержали дружного удара легионных когорт. Отступление превратилось в паническое бегство. Мы с остервенением кололи и рубили покрытые вонючими шкурами спины, шагая прямо по телам, безжалостно приканчивая раненных и умоляющих о пощаде.
На вершине мы остановились, дав возможность уцелевшим варварам уйти. Впереди нас ждала еще одна гряда, а за ней еще и еще одна, так что силы нужно было беречь. Мы перестроились, напились, перевели дух, подождали, пока подтянутся задние когорты и снова двинулись вперед.
Я поискал взглядом Быка. Тот шагал, как и положено справа от передней центурии. Я вздохнул свободнее. Мне почему-то казалось, что пока центурион с нами, все будет хорошо.
Все повторилось точь-в-точь. Залп град камней, стрел и дротиков, осыпающийся песок под ногами, карабканье наверх, атака германцев, едва мы достигли середины подъема и кровавая мясорубка на склоне.
Убили Холостяка. Его место занял другой легионер, но сам тут же поймал меч в бок и рухнул на песок, корчась в судорогах. Рядом со мной встал Жердь.
После штурма второй гряды, наша когорта отошла во вторую линию, мы были просто измочалены. Эта вторая гряда оказалась ключом к ущелью. Наконец, мы его увидели полностью. Пески, дюны, редкие деревца, вереск — унылая картина. По дну ущелья бежала небольшая речушка, даже скорее, ручей. Из-за него в некоторых местах встречались болотистые участки. Неприветливые горы возвышались с двух сторон, и к своему огорчению мы увидели, что каменистые склоны заняты германцами. Оставалось надеяться, что семнадцатый легион сделает свое дело и сбросит их оттуда.
Еще плотнее сбив строй, мы начали спуск в ущелье. Когорты, расположенные на флангах взяли левее и правее, по дорогам идущим вдоль склонов по обе стороны ущелья. Германцы поджидали нас в сотне шагов, на очередных холмах.
Ночь они провели с пользой, перекрыв и без того труднопроходимое ущелье засеками. Кое-где, на самых широких участках они даже ухитрились соорудить небольшие валы с частоколами. Не скажу, что увиденное подняло нам настроение. Будь нас чуть больше, не будь мы такими уставшими, все эти укрепления были бы бесполезны. Но сейчас они казались нам серьезным препятствием.
Германцы ждали нас, колотя в свои барабаны и распевая свои песни, уже сидевшие у нас в печенках. Хотелось побыстрее добраться до них, чтобы хоть заставить заткнуться. Пока они не собирались атаковать. Просто выжидали, когда мы окончательно вымотаемся и поглубже втянемся в ущелье, оставив открытыми фланги. То, что нам сравнительно легко удалось взять две гряды, говорило лишь о том, что варвары хотели, чтобы мы их взяли. Они просто заманивали нас вглубь ущелья. Туда, где мы не сможем как следует развернуть строй. Не сможем маневрировать, а значит, будем вынуждены играть по их правилам.
Все это понимал даже самый зеленый легионер. Нам просто-напросто предлагали сунуть голову в пасть голодному льву. Предлагали открыто. Мы уже видели толпы германцев на склонах гор, которые на отдельных участках нависали над ущельем. Варвары висели на них гроздьями, выжидая удобный момент, чтобы обрушиться на нас. Они и не думали скрываться. Знали — у нас нет другого пути, кроме как через это проклятое ущелье.
И они это знали, и мы. Так что резона играть в прятки не было. Единственное, что нам оставалось — лобовая атака. Лобовая атака на превосходящие силы противника, занимавшего к тому же куда более выгодную позицию. Если перевести это на язык гражданских, получится слово «самоубийство». Именно это нам предстояло сделать. Потому что идти обратно — это тоже самоубийство, но еще и позор.
И мы пошли вперед. Пошли в мрачном молчании, без кличей, барабанов и труб. Варавары тоже притихли, слава богам. Был слышен только тяжелый топот наших калиг, бряцание оружия и шум дождя, заливающего идущие в последнюю атаку легионы.
Из-за этого дождя песок, устилавший дно ущелья намок, стал плотным и тяжелым, так что идти стало легче. Нам. Тем же, кто двигался по дорогам, повезло куда меньше. Глинистые дороги размокли, и идти по ним было почти невозможно. Так что фланги здорово отставали теперь от центра.
Добравшись до первой линии варваров мы бросились в атаку. Ни о каком метательном бое и речи быть не могло, стрелы и дротики размокли окончательно. Пришлось сразу брать германцев на мечи. Мы дрались как одержимые. Каждый новый погибший легионер умирал хотя бы на шаг впереди предыдущего. Мы вгрызались в плотную упругую массу врагов, как зубило вгрызается в мягкий известняк. Бой кипел повсюду: на песчаных холмах, на склонах гор, в болотистых низинах.
Мы все еще держали строй. Мы все еще могли двигаться вперед. Но у нас не было никакой возможности перестроиться или сменить боевые линии. Германцы, более легкие и подвижные из-за отсутствия тяжелых доспехов, атаковали отовсюду. Они накатывались на нас, разбивались о стену наших щитов, отходили, меняли позицию, снова бросались вперед, но уже с другой стороны. И все больше затягивали нас в узкую щель между горами.
Наши когорты, идущие по склонам, очень скоро оказались сброшенными вниз. Драться в тяжелом вооружении на скользких, покрытых размокшей глиной склонах было невозможно.
Мы все ждали, когда же в спину варварам ударит семнадцатый легион. Это была наша последняя надежда. Если бы мы оседлали хотя бы одну сторону гор, германцам пришлось ох как туго. Но бой шел, мы увязали все больше, несли тяжелые потери, а спасительного грозного «бар-ра» с вершин все не было слышно.
Я опять оказался в первой линии. Мы так и держались втроем, я, Жердь и Кочерга. И были пока целы. Только у Жерди на бедре алел разрез, но неглубокий, простая царапина. От нашей центурии осталось мечей тридцать. Да и то половина раненых. Рядом сражались легионеры из других манипулов и даже когорт. Все смешалось.
Было понятно, что нам уже ни за что не пробиться. Просто не хватит сил. Мы дрались не за победу, мы не выполняли приказ, не решали боевую задачу, мы мстили за погибших и стремились подороже продать свои жизни. Это была самая настоящая зона смерти. Мы были обречены, и не видели смысла в том, чтобы думать о спасении — все равно оно было невозможно. Хотелось одного — убить как можно больше варваров, прежде чем придется отправиться к предкам.
Но силы были на исходе. Мы и так прошли с боем почти половину ущелья, штурмуя холм за холмом, и просто валились с ног. Поддерживала нас только слепая животная ярость, жуткая, доводящая до исступления ненависть.
Все чаще падали наши, и все реже — германцы. Я получил увесистый удар дубиной, расколовший мой щит на две половинки. Кусок края щита, окованный железом, отлетел мне прямо в лицо и перебил нос. Захлебываясь кровью, я спрятался за спину Жерди. Кто-то дернул меня за плечо назад, дальше, вглубь строя.
— Давай, ребята! Вперед, вперед! — услышал я голос Быка. — Не останавливаться!
Значит, жив — пронеслось в гудящей голове.
Но тут же этот крик перекрыл десяток голосов, сначала слабых, но постепенно набирающих силу:
— Вар убит! Вар мертв!
Мы замедлили шаги. Будто что-то оборвалось внутри у каждого сражающегося. Растерянные лица, потухшие глаза… Мечи вдруг стали невыносимо тяжелыми. Руки опустились сами собой.
— Вар бросился на меч!
— Предали!
— Задние бегут!
Эти отчаянные вопли поразили нас надежнее вражеских клинков. Мы остановились. Замерли. Заколебались. Сделали крохотный шаг назад.
Нам в уши ударил гром германских барабанов и их торжествующие вопли. Со склонов на нас скатывались толпы варваров, почуявшие, что настал момент для решительной атаки.
Они ударили со всех сторон. Спереди, с боков… Конница германцев громила наши тылы на входе в ущелье. Варвары прыгали даже с нависших над ущельем скал, прыгали на наши головы, полуголые, визжащие, некоторые с одними ножами. Правильный бой закончился. Началась резня.
Наш строй мгновенно рассыпался. Кучками и поодиночке мы схватились с врагом накоротке. Кололи, рубили, лягались, душили, топили в ручье… В ход шли камни, кинжалы, кулаки, зубы. Упавших затаптывали
