поэтов, беллетристов, историков искусства, представлявшие самодельную маленькую тетрадочку, обычно с собственноручным рисунком на обложке. Книжки хорошо раскупались и расценивались довольно прилично, а у нас рождалась иллюзия, что продукты нашего писательского творчества все же публикуются и идут к читателю. Лавка приобретала для своей коллекции по одному автографу каждого писателя, дававшего нам свои произведения на комиссию: эта коллекция была нами позже подарена Всероссийскому Союзу писателей, где, думается, и посейчас находится. Остальные уники революционной поры разбрелись по рукам частных любителей, и только Исторический музей в Москве догадался приобрести несколько любопытных образцов» (125).
В другой статье «Рукописные книги Московской лавки писателей. 1919–1921» М. А. Осоргин привел несколько дополнительных подробностей об обстоятельствах возникновения «автографического издательства» и о ценах на такие «издания». Он писал, что в 1919–1921 гг. печатание книг было для писателей почти недоступно. Из-за «великой нашей бедности»… «Сначала это издание, — продолжает М. А. Осоргин, — носило характер шутки, как бы озорства, но потом оказалось, что такая книжка может подкармливать автора, и многие занялись этим делом серьезно. Книжек выпускали мало, но продавали их очень дорого, в расчете на любителей автографов. „Издано“ было около 250 книжек (33 авторов) и все до одной были проданы… Цены книжек зависели от постоянного падения цены рубля, так что нужно смотреть, в каком году (месяцы не везде помечены) книжка издана».
Далее М. А. Осоргин перечисляет «материал, из которого книжки фабриковались, простая серая бумага, бристольский картон, оберточная, пергамент, береста, обои, неразрезанные листы советских денег — вплоть до тысячного билета, мешочный холст, даже осиновое поленце и пр.». Любопытно указание на «обменную торговлю, когда цена книги обозначалась в фунтах масла и муки (так мы и продавали)» (126).
К словам автора: «Мне известно, что петербургские писатели также продавали „автографические“ издания», редакция (то есть Г. Л. Лозинский) сделала примечание: «В Петербурге инициатива продажи автографических изданий принадлежала книжному кооперативу „Petropolis“. Из других источников нам известно, что автографические издания А. Ремизова в форме свитков продавались в магазине „Книжный угол“, помещавшемся напротив Госцирка (Караванная, 2, уг. Фонтанки, 5) и принадлежавшем писателю В. P. Xовину, близкому к футуристам.»
Кто же были покупателями книг в этот трудный период? Любопытный ответ на наш вопрос находится в воспоминаниях одного из организаторов первой московской Книжной лавки писателей, писателя В. Ф. Ходасевича. Прежде всего он отмечает характер покупательских интересов: «В те дни непомерный спрос был на философию, на стихи и на художественные издания. В особенности на последние. Новый человек кинулся на них жадно. Шел за „искусством“ сознательный рабочий, шел молодой пролеткультовец, шел партиец всякого ранга. И — что греха таить? — шел попросту спекулянт» (169).
В заключение о книжных лавках писателей приведем характерный штрих, содержащийся в статье «По книжным лавкам Москвы», датированной 7 декабря 1921 г. Автор, американский журналист Ю. Ф. Геккер, находился в Книжной лавке писателей и был свидетелем такой сцены: «Покупатель — маленький, съежившийся старикашка, в потертом пальтишке, в изношенных валенках, через дыры которых проглядывают грязные портянки. Требует он, если правильно вспоминаю, физику Дрентельна. — „Да, имеется, — отвечает торговец-писатель, — но только подержанная, без обложки“. Покупатель любовно смотрит на ценный экземпляр, разглаживает задранные уголки листков, как будто ласкает книгу… Он охотно платит требуемую цену и осторожно всовывает книгу в свой рваный мешочек, сшитый из холста наподобие портфеля. Я не выдержал: „Простите, Вы преподаватель физики,“ — „Нет, только так, любитель“, — улыбнулся он мне в ответ» (31).
Сейчас почти невозможно проследить даже основные моменты деятельности различных писательских и не писательских кооперативов и артелей. Возможно, каждая из них имела свои индивидуальные черты, но они существовали недолго и значительного следа не оставили — не было у них печатных каталогов, марки-экслибрисы были, кажется, у одной только московской Книжной лавки писателей (два — один работы В. Фалилеева, другой — В Фаворского) (102). И все же надо быть благодарными им — они и людей спасали, покупая у них книги, и книги спасали, продавая их «покупателям-чудакам».
Почти полное исчезновение старых антикварных и букинистических магазинов в 1917—1918-х годах и все-таки значительная дороговизна книг в книжных лавках писателей повлекли за собой то, что большую роль в покупках библиофилов вновь приобрели толкучки, в свое время, в середине XIX в., имевшие большое значение для тогдашних коллекционеров, не располагавших значительными средствами.
В заметке «Сухаревская книжная торговля» журнал «Библиографические известия» писал во второй половине 1920 г.: «Сухаревка когда-то удовлетворяла потребность в книге малосостоятельных слоев московского населения, доставляя им и учебник, и „книгу для чтения“, а также питала библиотеки коллекционеров и любителей книжных редкостей. После монополизации книжной торговли Сухаревка на время опустела, но теперь мало-помалу исчезнувшие торговцы начали появляться вновь, и теперь книжный ряд раскинулся на своем обычном месте» (158).
По-видимому, дело обстояло несколько сложнее, чем это изображено в «Библиографических известиях». Так, например, в более сатирических чертах изобразил Сухаревку В. Г. Лидин в очерке «Лавка древностей», напечатанном в 1918–1919 гг. в одной из московских газет и написанном, несомненно, под свежим впечатлением посещения лавок букинистов и антикваров Москвы: «Букинисты перестали искать покупателя; какие-то многодетные дамы стали вдруг интересоваться старыми мастерами, бритые юноши — с женскими задами — фарфором и русской иконой, фабриканты, набивавшие все годы чудовищное брюхо войны костылями и манерками, стали собирать для своих новых старинных кабинетов из красного дерева с поповским или Императорского завода фарфором библиотеки четыре на восемь аршин. И веселый червь наживы, добрых аппетитов развратил в полгода Сухаревку, букинисты стали назначать гомерические цены, книги стали предметом роскоши и поползли в красные кабинеты…» (84).
Аналогичные процессы наблюдались в те же годы и в Петрограде.
Заслуживающие внимания зарисовки книжной торговли на толкучках Петрограда сохранились в газетах и журналах тех лет. В статье, характеризующей толкучку в Александровском рынке Петрограда, несколько строк уделено специально книжной торговле, при этом в период до муниципализации ее. «Вы можете спрашивать все, — пишет фельетонист „Современного слова“. — Иногда на все перечисленные вами названия вы получите угрюмый ответ: „ничего такого нет“, но иногда появится на свет божий запыленный томик Карлейля, лондонское издание Герцена, давно изъятое из продажи, „Философия истории“ Вольтера, растрепанные страницы забытой „Истории Соединенных Штатов“ Лабурэ.
Профессора, ученые, студенты, художники, любители частенько наведываются сюда, чтобы найти то, что не найдешь больше нигде» (93).
Однако, кроме «культурных покупателей», и на толкучки, и в книжно-антикварные магазины, — и в последние еще чаще, — наведывались разбогатевшие во время войны и при Временном правительстве спекулянты.
Некий автор, скрывшийся под псевдонимом «Книголюб», пишет в петроградской «Новой газете» 1918 г. в статье «На книжном рынке» о том, как набросились на покупку книг некультурные спекулянты, и приводит анекдот, якобы взятый из действительности:
«Один такой покупатель недавно звонил по телефону в большой книжный магазин и просил: „Нельзя ли прислать 49 аршин книг. Все чтобы были в хороших переплетах“. И был настолько культурен, что не забыл прибавить: — „Только, пожалуйста, чтобы были разные…“ Накануне он еще не думал обзаводиться библиотекой, но приобрел по случаю великолепный кабинет резного дерева и, решив заполнить книгами, подсчитал, что потребуется ровно 49 аршин» (67).
Возможно, это — выдумка фельетониста, либо анекдот, сложенный книгопродавцами-антикварами. Но что подобные покупатели были, можно заключить из другого газетного материала того же времени.
В очерке «Букинист» некий Арион писал в газете «Современное слово» в том же 1918 г., как не любят старые книжники таких новообъявившихся «коллекционеров» и какие огромные цены ставят они при продаже книг этим ничего не смыслящим покупателям (6).
И хотя в период нэпа подобные коллекционеры-«мародеры» появились вновь, в истории советского библиофильства они должны упоминаться как уродливое явление прошлого.
До сих пор мы в основном характеризовали историческую обстановку, в которой развивалось русское
