причине не глядя на раздражавшего его юнца. – Я знаю, что делаю, и не так уж глуп, как кажусь. В деревне бандиты лагерем встали. Не спрашивай, откуда, но я точно знаю. Всадники в деревню ворвутся, бой завяжется. Разбойники чужаков не любят и плевать им на то, что охранникам в деревне понадобилось. Мы под шумок в деревню проникнем и, пока кругом резня да бардак несусветный твориться будут, в первый же попавшийся домишко заберемся и делишки наши быстро обделаем. Кто верх возьмет, нам не важно: и от тех, и от других потом улепетывать придется.
– А если?..
– А если б погоня в деревню не залетела, – не дал договорить Шак, – то уже давно обратно проскакала б. До деревушки отсюда совсем ничего, каких-то восемьсот шагов полем. Все, пора нам! Давай подгоняй свою клячу, недолго ей осталось такую обузу нести.
Возможно, Семиун поупрямился бы, поискал бы парочку-другую аргументов против посещения Задворья, но палач-время вело неумолимый отсчет, с каждой секундой приближая его к смерти. Юноше не оставалось ничего иного, как полностью положиться на чутье и жизненный опыт Шака и направить коня прямехонько к зверю в пасть, то есть в деревню, где только что началась ратная потеха, кровавая игра: «Кто не свой, тот враг!»
Бродяга и на этот раз оказался прав. Еще находясь в поле, они услышали симфонию отдаленного боя: вопли, крики, звон и скрежет стали о сталь. Крестьянские избушки и сараи загораживали панораму сражения, но в том, что оно шло полным ходом и не думало затихать, путники не сомневались. Центр деревни окутало плотное облако поднятой лошадьми пыли и дыма. Горело несколько домов, подожженных, скорее всего, случайно, по недосмотру, а не по злому умыслу, именуемому термином «тактические соображения».
Шак пришпорил коня, направляя его к крайнему дому, небольшой деревянной избушке с развалившимся крыльцом, перекошенными, потрескавшимися оконцами и чадившей трубой.
– Постой, – окликнул товарища почти догнавший его Семиун. – Уж больно дом неказист, того и гляди, рухнет или печь попортится. Давай вон в тот!
Рука лекаря указала на один из лучших в деревне домов, по крайней мере, из тех, что было видно за клубами дыма и пыли.
– Нет, не пойдет, – замотал головою Шак, попридерживая коня. – Слишком добротный домишко, из кирпича…В нем явно разбойнички с луками да пращами засели, да и не добраться нам до него.
Бродяга похлопал Семиуна по плечу и кивнул в сторону леса, где на дороге клубилось облако пыли. Остатки погнавшегося за ними отряда обнаружили, что охранять в особняке уже некого и, движимые желанием отомстить убийцам хозяев, тоже отправились в погоню. Еще немного, и путники оказались бы между двух огней: с одной стороны бой, с другой – озверевшие наемники, мечтающие содрать с них шкуру живьем. Времени колебаться и выбирать домишко поуютней не осталось. Шак погнал своего коня к ближайшему неказистому дому, а жеребец Семиуна побрел следом, уже не чувствуя силы в сжимавшей поводья руке седока. Парень едва доехал до крыльца и, как тюк с опилками, повалился с лошади в заботливо подставленные руки Шака.
– Да что ж я все время с ним нянчусь?! Вот послали Небеса напарничка! – проворчал бродяга, затаскивая бесчувственное тело в дом и между делом давя ногой желто-зеленый, ссохшийся сгусток, бывший еще недавно целебной слизью.
Сгорбленная, худощавая старушонка лет девяноста, если не более, являвшаяся хозяйкой разваливающейся конуры, даже не думала оказывать сопротивление или стенать. Она, как мышка-норушка, зашаркала тонюсенькими ножками к люку в подвал, по привычке спасая свои одряхлевшие и уже давно не представлявшие интереса телеса от ввалившихся к ней в дом мужиков. Уложив Семиуна на пол возле печки, Шак сгреб бабулю в охапку и переместил с пола на кровать, руководствуясь, естественно, лишь благими побуждениями.
– Нечего тебе, бабуся, по погребам кости морозить! Не боись, дело сделаю, и уйдем! – успокоил бродяга хозяйку, а сам прильнул к маленькому оконцу, пытаясь разглядеть, что происходит снаружи.
Момент для приготовления зелья был выбран не самый удачный, но так уж устроена жизнь: коль что-то не заладилось, и все остальное идет наперекосяк. Бой медленно перемещался от центра деревни к окраине. Умело используя численное преимущество, разбойники вытесняли налетчиков. Самое интересное, что схватка возникла из-за ничего, из-за глупой неразберихи вооруженные люди теперь убивали друг друга и горели дома мирных жителей.
Увидеть много Шаку не удалось: картину боя, идущего буквально уже под окнами, застилали дым и медленно оседавшие клубы поднятой копытами пыли. Однако доносившиеся сквозь щели в стенах звуки дополняли и компенсировали убогие образы. Вот охранники не выдержали дружного напора разбойников, вот бросились наутек, позабыв о тех, чьи лошади были убиты. А вот к ним подошла подмога, внушительное подкрепление, повергшее в ужас и заставившее бежать всего секунду назад праздновавших победу бандитов. Бой снова переместился от окраины к центру, оставив рядом с развалинами, где укрывались авантюристы, несколько свежих трупов.
– Ну, вот теперь, бабуся, можно и зельем заняться, – пробормотал бродяга, обращаясь к хозяйке, но на самом деле кидая слова в пустоту.
Неподвижно сидевшей на кровати старушонке, казалось, вовсе не было дела до того, что творилось во дворе и внутри ее хлипкой избушки. Она уже долгие годы жила, следуя инстинктам и обрывкам воспоминаний, каким-то чудом сохранившимся в ее почти разрушившейся памяти. Хозяйство у бабушки было весьма скудным – только самое необходимое, поэтому в ее конуре не было многих простых вещей, которые можно было без труда найти в любой другой избе. Морковь, редька, репчатый лук и, естественно, козлиная борода являлись недостающими компонентами волшебного отвара, компонентами, которые еще предстояло добыть. Подбросив в печку дровишек и поставив на огонь котелок, наполненный холодной водой, Шак, прихватив топор, направился во двор.
Из-за евшего глаза дыма видно не было даже собственных рук. Бой все еще шел, а пожар благополучно гулял по крышам домов. Тушить огонь жителям мешали сражавшиеся. Положение дел нужно было изменить, но сейчас, в данный момент, перед шарлатаном стояли задачи куда поважнее: остричь козла и обнаружить на ощупь грядки.
Морковь и редька сразу нашлись в огороде, притом в неимоверно больших количествах. Наверное, старушонка питалась исключительно ими, поэтому и дожила до столь преклонных лет. При всем уважении Шака к старости, древние старушки, одиноко доживающие свой век, не вызывали у него чувство сострадания. Многие из них и сами уж не рады, что задержались на этом свете, но искра жизни почему-то все никак не хочет покидать их меркнущее сознание. Провалы в памяти и сознании зачастую зло шутят со стариками, заставляя их творить поистине невероятные вещи, не находящие у любого человека в здравом уме ни малейшего логичного объяснения. Если за такой вот бабусей и присмотреть-то некому, то она вполне
