Йондалран редко улыбался, да и редко у него бывали на то причины. Лицо его было так же изборождено морщинами и такое же коричневое, как поля вокруг дома, а волосы и борода отросли почти до пояса Йондалран ходил с прочным дубовым посохом, и так мозолисты и грубы были его руки, что порой было трудно различить грань между плотью дерева и плотью человеческой. Старый фермер никогда не отчаивался. И все же бывало, что он врезался плугом в каменистую почву, сжимая рукоять его, как меч в битве, или молотил собранное зерно так, словно в руках его была плеть. Йондалран был фермером тридцать лет и двадцать — отцом. Он думал о своем первом сыне — Дэйон было его имя. Думал о сыне, который ушел из дома четыре года назад, и хмурился, качая головой. Могло ли статься, что Йоган пойдет бродяжничать, как его брат? Почему мальчишка никак не возьмет в толк, что всегда есть работа, которую нужно делать? Жизнь тяжела, но так и должно быть. Люди не были рождены, чтобы жить как симбалийцы — богатые, праздные, надушенные симбалийцы.
Йондалран медленно взбирался по извивающейся в скалах тропе. Он воспитал Йогана как смог, с тем же вниманием и настойчивой заботой, с какими ухаживал бы за урожаем проса или ячменя. Быть может, мальчику отцовское внимание не всегда было заметно, но Йондалран всегда заботился о сыне. Когда Йоган был ребенком, ему этого хватало, Йондалрану казалось, что этого должно было бы хватить любому ребенку. Очевидно, Дэйону было нужно нечто большее, и теперь, похоже, Йогану тоже…
Старик встряхнул головой. Это не его вина. Йоган не должен играть, когда есть работа. Он решительно перехватил в руке посох, который взял с собой в скалы не только для опоры в пути. Он взял с собой посох, потому что мальчишке нужно было преподнести урок. Как и у брата, его мысли были вечно в игре. Пора было повзрослеть.
Йондалран знал, что выходки сына были связаны с этим безумцем Эмселем, сумасбродом, дураком, который вечно забивал голову парнишке опасными идеями. Старик помнил, как Йоган как-то сказал, что все вокруг живое: скалы, воздух, плетень и глинобитная стена Йондалранова амбара — все. Так говорил Эмсель. Единственная разница была в количестве «сознания», так Эмсель это назвал. Йоган тогда старательно обходил комья грязи в борозде, боясь убить их. Йондалран мрачно покачал головой. Эмсель был, несомненно, опасен. Отшельник, должно быть, был симбалийцем. Йондалран был почему-то уверен, что Эмсель как-то связан с симбалийским нападением на Гордейн.
Старик наконец-то взобрался на самый верхний уступ тропы и стоял теперь над пропастью, перед глазами его лежало море. У него выступили слезы от совершенной голубизны воды и размаха скалистых пиков. Железистая земля, обвитая коричневыми и красными поясками, смешивалась далеко внизу с белым песком, Йондалран смотрел, как волны сбрасывали с себя водоросли, разбиваясь о скалы, слушал резкие крики чаек. Он глубоко вдохнул, словно с неохотой позволяя себе глотнуть соленого воздуха. Когда он сам был мальчишкой, сколько счастливых часов он провел, исследуя пещеры и расселины этих скал. Почему-то сознание того, что они все еще были здесь, неизменные со времен его детства, принесло ему странное чувство покоя.
Йондалран долго стоял неподвижно, созерцая красоту скал и чувствуя себя виноватым в том, что он ею наслаждается. Затем он вдруг вспомнил жену, как она говорила ему много лет назад про Дэйона. «Не дело для пары маленьких ног все время бегать по одной дорожке — от дома к амбару и обратно, — говорила она. — Им надо научиться взбираться на холмы и бегать по пене прибоя». Йондалран смотрел на море. Жена давно умерла, а Дэйон ушел из дома. Йоган делал все, что от него требовалось, хоть порой и позднее, чем надо бы. Но Йондалран помнил, как сам в детстве проводил дни, наблюдая за рыбаками, крючьями подтягивающими полные сети вверх по стенам скал, слушая разинув рот их легенды о гигантских морских червях и драконах.
Старик стоял на вершине, погруженный в размышления, потерянный в воспоминаниях детства. Затем он вспомнил, зачем сюда пришел, и нахмурился, пытаясь снова вызвать исчезнувший было гнев. Он попытался разжечь его в себе, подумав об Эмселе, но даже это не заставило его разозлиться на Йогана. Его сын был хорошим мальчиком. «Пожалуй, — подумал Йондалран, — на этот раз спина мальчишки не так уж будет гореть. Может быть, не будет гореть вовсе». Он не хотел потерять еще одного сына…
В этот самый момент старик увидел обломки на берегу, ласково омываемые волнами, и неподвижное тело в знакомой одежде.
Затем были скалы и боль. Йондалран спускался, соскальзывая с крутых осыпей, дважды падал, задыхаясь от ужаса. Потом, когда он скорчился в стоне, обняв переломанное тело Йогана, старик поднял глаза и подумал вскользь о том, как же он смог осилить невозможный спуск. Но в глубине его сердца не было места мыслям об этом, не было места ничему, кроме страшного, невыразимого горя.
Старик долго оставался на берегу, не замечая, как течет время, пока не взошла луна и прилив не лизнул его ноги. Тогда он вытянул тело мальчика на берег. Сломанные ноги Йогана запутались в кожаных сыромятных ремнях, и лишь тогда Йондалран обратил внимание на обломки.
Они могли принадлежать только Эмселю, отшельнику; чтобы понять это, не нужно было даже видеть отчетливое клеймо в виде руны на кожаном парусе. Йондалран слышал рассказы о том, что отшельник летает на Крыле. Значит, и его сын летал, как маленькая неопытная пичужка, соблазнившись безумными россказнями Эмселя.
Йондалран осмотрелся. Обломки были разбросаны по всему берегу, как будто что-то заставило Крыло развалиться на части прямо в воздухе. К тому же тяжелый кожаный парус, так же как и одежда Йогана, был изорван, исполосован в клочья.
Йондалран снова поднял глаза, стараясь понять, кто или что изувечило его сына. Старик смотрел вдаль, туда, где за водной преградой лежал берег Симбалии, и на фоне прибывающей луны он увидел силуэт воздушного корабля, медленно движущегося на восток.
Старик уставился на него, дрожа. Он поднял посох, и отполированное дерево отразило лунный свет холодным яростным блеском.
— Мой сын мертв, — прошептал он, а затем выкрикнул: — Мертв! Я еще увижу, как сгорят ваши леса! Я увижу, как кровь потечет по вашим рекам и зальет море! Колдуны или нет, страшитесь моего прихода! Мой сын мертв, и я за него отомщу!
ГЛАВА 2
Подходило время ужина в Тамберли, и в вечернем воздухе приятно разливались ароматы готовящейся еды и свежевыпеченного хлеба. Собаки расселись под распахнутыми окнами, облизываясь и поскуливая в ожидании объедков. По узким улочкам вдоль беленых известью домов еще шагали несколько торговцев и точильщиков ножей, громко зазывая покупателей. Из таверны раздавался звон кружек с элем — там разъезжие пропивали щедрое жалованье.
На маленькой городской площади гонец, только что поставивший лошадь к поилке, вывешивал на стене городского дома объявление о распродаже зерна и скота в Кейп Бейдже. Усталые женщины в засаленных передниках загоняли разыгравшихся детей по домам ужинать. Улицы освещали светильники, свисающие с проржавевших скоб в стенах домов. День клонился к вечеру в счастливом покое, и все же в самом сердце этого часа постепенно исчезали все звуки. Колеса тележки разносчика перестали скрипеть, перекатываясь по булыжникам мостовой; уличные музыканты оборвали мелодию; радостные возгласы детей резко, словно споткнувшись обо что-то, замерли. Медленно и тяжело на главную городскую площадь Тамберли вышел старейшина Йондалран, взгляд его, впившийся в одну точку, был каменным, в морщинах вокруг глаз блестели слезы, а на руках он нес изломанное тело своего сына Йогана.
Люди на улице смотрели на него в безмолвном ужасе. Йондалран ступил в круг желтого света от светильника, остановился и выкрикнул:
— Правосудия требую! Мой сын убит!
Голос его разнесся по всему городу, наполнив улицы болезненным эхом. Распахнулись окна и открылись ставни, горожане выглядывали наружу. Йондалран снова зашагал вниз по улице, через каждые несколько шагов повторяя свой призыв. За ним, впереди него и вдоль улиц начал разрастаться шепот —
