Стянув с наполовину обгоревшего трупа деревянные колодки-башмаки с как будто намертво приклеившимися к ним изнутри влажными, липкими и очень ядрено пахнущими чулками, Дарк со злостью чертыхнулся. Затем он, стараясь дышать исключительно через рот, а не нос, принялся стаскивать с грязнули штаны, пострадавшие от горячих углей и золы только в верхней части. Отрешившись от остатков брезгливости и от безвыходности позабыв о неоспоримой истине, что чужие обноски не следует надевать на голое тело без предварительной, основательной стирки, моррон быстро разделся. Еще быстрее, чтобы не застынуть на холодном сквозняке, беспрепятственно разгуливающем по тоннелям и пещерам подземелья, он натянул на себя лишенные доброй половины передней части штаны.
Как ни странно, но удача улыбнулась находчивому мародеру, притом так широко, как он и не ожидал. Чужие штаны оказались не только впору, но и уцелели в месте, прикрывающем мужское достоинство, а в области поясницы, где грубая ткань была местами полностью уничтожена, а местами лишь частично повреждена огнем, положение дел спас его собственный широкий пояс, прикрывший от посторонних глаз абсолютно все, что им не следовало видеть. С заношенными до тошноты и слипания чулками моррону пришлось помучиться. Особо много хлопот доставили дурацкие, выскальзывающие из пальцев завязки, но зато деревянные башмаки наделись на удивление легко и вовсе не доставили четко зафиксированным в них ступням болезненных ощущений.
Потоптавшись для порядка на месте и даже немного попрыгав, Аламез был приятно удивлен тем, насколько удобной оказалась смехотворная с виду обувь. Прочные, нерастягивающиеся, высокие стенки ничуть не жали на ногу, но в то же время и не допускали, чтобы башмак слетал. Мягкие стельки и внутренние боковые накладки из особого вида кожи не только позволяли ноге пружинить, но и уберегали пальцы с пятками от натираний. Но главное скрытое достоинство шеварийских башмаков состояло в том, что они совершенно не скользили при ходьбе по камням, причем как крупным, так и по мелкой, неоднородной россыпи. Этому во многом способствовали как необычная форма башмаков, так и глубокие, рельефные прорези, идущие поперек основательно просмоленной подошвы. В такой обуви можно было не только передвигаться гораздо быстрее, но и навсегда позабыть о растяжениях, вывихах лодыжек и о прочих неприятностях, которые частенько возникают при быстрой ходьбе или даже беге по каменистой и прочей пересеченной местности.
Искренне порадовавшись неожиданному и весьма приятному открытию, Аламез надел на голову причудливую шляпу с торчащими во все стороны, изрядно ощипанными обломками перьев и на том завершил мародерство. Хоть торс моррона остался обнажен, но он решил позаботиться о том чуть позже, а именно всего лишь прикрыть его тем самым до неприличия драным и грязным плащом, в который пока что была завернута одежда для компаньонов. Дарк понимал, что будет выглядеть как презренный пьянчужка, методично прогуливающий скудное жалованье задолго до момента его получения из рук помощника приискового казначея, но разумно рассудил, что уж лучше выглядеть опустившимся, чем подозрительным типом. Иного выбора, к сожалению, вовсе не было. Оставшись в форменной куртке пехотинца, он рисковал быть заподозренным в дезертирстве, ну а сменить ее на обгоревшую или окровавленную одежду было еще глупее. Так что на ближайшее время Дарку пришлось смириться с ролью спившегося босяка. Впрочем, он о том не очень-то и горевал, ведь в предстоящем ему маскараде имелся один весьма существенный плюс. От пропойц люди инстинктивно стараются держаться подальше и брезгливо отводят взгляды, как только те попадаются им в поле зрения. Это правило касается не только обычных прохожих, но и стражников, опасающихся запачкать казенные мундиры и пропахнуть отбросами при слишком близком и долгом контакте со спившимся отребьем.
Завершив перевоплощение в шеварийца, Дарк решил заняться трупами. Конечно, хоронить он их не стал, поскольку на то было жалко как сил, так и времени, но за валун, за которым сам недавно прятался, он мертвецов оттащил и слегка камнями присыпал, чтобы их не сразу обнаружили надсмотрщики-сменщики. К сожалению, время всегда ведет себя вопреки желаниям человека: когда нужно обождать, тянется; а когда пребываешь весь в хлопотах да трудах, летит незаметно. Сбор трофеев, переодевание и последовавшая за ними уборка отняли у Дарка более получаса, так что посидеть, подремать да меланхолично поплевать на камушки и пары жалких минут не осталось.
Вернувшись к костру, Аламез тут же добровольно возвел себя в незавидный ранг вьючного животного. Перекинув через правое плечо котомку с дротиками, а на левое взвалив огромный, хоть и легкий узелок с одеждой, моррон необычайно шустро заковылял по осыпающимся под ногами камням обратно к звериной норе. Его спутники уже наверняка пришли в себя и, возможно, даже слегка отчистились. Если же нет, то их следовало срочно поторопить.
Жизнь богатеев, бесспорно, сытна, но зато скучна и безлика. Властелины серебра да злата потребляют лишь те развлечения, что для них готовит их раболепная челядь, далеко не всегда талантливая настолько, чтобы радовать избалованных господ неповторимыми чудесами фантазии. Толстосумы тешатся лишь за деньги и лишь, когда захотят. Как следствие, они лишены счастья внезапных сюрпризов и испытывают довольно скудный набор давно приевшихся, не будоражащих сердце и не щекочущих нервишки эмоций. Развлечения состоятельного люда, как высокородных вельмож, так и успешных купцов, весьма похожи на сытный и вкусный обед. Он подается точно по расписанию, в незыблемой последовательности чередования блюд и со строгой расстановкой столовых приборов на столе, причем на том же самом, за которым неизменно в течение долгих лет проходят нудные трапезы и за которым редко можно узреть новое лицо сотрапезника.
Что ж, во всем есть своя закономерность и высшая справедливость. За достаток и безопасность богачам приходится расплачиваться убогой серостью их однообразного бытия, возможностью восприятия лишь узкого, очень ограниченного спектра предсказуемых впечатлений и неспособностью бурно радоваться незначительным пустякам, которые каждый день преподносит им жизнь, но которые не вызывают в «спящих» сердцах эмоций.
Беднякам же, в особенности странствующим, развлечения готовит сама судьба, поэтому ассортимент выпадающих на их долю приключений и злоключений в десятки, если не сотни раз многообразнее. Попадая порой в комичные, но гораздо чаще в трагичные ситуации, простолюдины переживают их, пропуская через себя, и поэтому куда более эмоциональны в позитивном плане, то есть умеют радоваться пустякам и от души веселиться. Они проще, чем богачи, переживают невзгоды, которые с ними случаются чуть ли не на каждом шагу, и намного дольше помнят добро, внезапно вошедшее в их жизнь. Спустя долгие-предолгие годы бедняк точно может сказать, близ какого города, под каким кустом и даже при какой погоде он случайно нашел кошель с медяками; купец же без своего гроссбуха вряд ли припомнит, сколько сотен золотых выручил пару месяцев назад и на каких сделках.
Одним словом, жить богато и жить, дыша полной грудью, – две разные вещи. Чем беднее человек, тем меньше серости в его жизни и тем ярче впечатления от, в общем-то, заурядных событий.
Если смотреть на жизнь с этой позиции, то Дарк, безо всяких сомнений, являлся одним из счастливейших людей. Провидение щедро одаривало его необычными сюрпризами, а яркие, незабываемые впечатления поджидали буквально на каждом шагу. Вот и в тот день судьба решила побаловать Аламеза не одним, а сразу двумя очень смешными и весьма пикантными зрелищами, шанс увидеть которые, да еще одновременно, другим людям выпадает раз в десяток лет.
Лишь только протиснувшись с громоздкой поклажей на плечах сквозь недорубленные заросли колючей растительности, моррон тут же зашелся в приступе громкого хохота, ничуть не беспокоясь, что виновники его веселья могут обидеться, а безудержный и неосмотрительно громкий смех может быть услышан снаружи. Проспавшие в винных бочках около суток разведчики приводили в себя в порядок, избавляясь от последствий похмелья, но делали это настолько смешно, что остаться серьезным было просто невозможно.
На заднем плане несуразной картины гордо возвышалась обнаженная фигура Крамберга, широко расставившего мускулистые ноги, повернувшегося к выходу спиной (
