В течение трех дней сердечные стимуляторы дали неплохой результат. Когда 3 апреля 1944 года Бруенн пришел осмотреть своего пациента, Рузвельт спал освежающим десятичасовым сном, цвет лица улучшился, легкие очистились, исчезла одышка в лежачем положении. Однако сердечные шумы сохранялись, давление все еще вызывало беспокойство. Здоровье президента продолжало улучшаться в последующие дни, но Бруенн с коллегами решили, что он нуждается в настоящем отдыхе. Президент охотно согласился провести продолжительный отдых на солнце среди плантаций Бернарда Баруха Хобко в Южной Калифорнии.
Главная проблема этих тревожных дней: кто сообщит президенту о состоянии его здоровья и в какой форме? Врачи считали, что ему следует знать все факты, – только бы обеспечить его готовность подчиниться медицине. Но кто будет говорить с президентом? Вскоре стало ясно, что сам Рузвельт этого вопроса затрагивать не станет. Он ни разу не поинтересовался, почему его обследуют, пичкают лекарствами или предлагают побольше отдыхать, – просто следовал рекомендациям врачей в пределах возможностей и на том ставил точку. Бруенн не считал себя обязанным информировать президента. Он всего лишь капитан-лейтенант и новичок в Белом доме. Очевидно, каждый полагал – это должен сделать Макинтайр, но признаков его готовности не наблюдалось. Возможно, ему недоставало уверенности, что он способен передать президенту столь неприятную весть и отвечать на трудные вопросы. Или он предчувствовал – президент не примет всерьез врачебные данные, не согласится руководствоваться ими. Не исключено и то, что он понимал, насколько президент был фаталистом, – сколь ни обоснованны медицинские показания, в данной ситуации играют большую роль факторы психологический и политический: с президентом, особенно наделенным решительностью Рузвельта, нельзя обращаться так запросто и настойчиво, как с обычным пациентом. Ну и после оптимальных прогнозов в прошлом Макинтайр, вероятно, чувствовал робость – как открыть президенту глаза, изложить реальные факты.
Между тем Рузвельт отправился в имение Хобко, не подозревая, что болен чем-то более серьезным, чем бронхит и простуда. Так и не поинтересовался, что за маленькие зеленые таблетки (дигиталис) ему приходится принимать. Президент писал Гопкинсу, что проводит время великолепно: «…спал 12 часов из 24, загорал на солнце, ни о чем не тревожился и решил послать весь мир к черту. Интересно, что мир никуда не уходил». Принимал желанных посетителей – членов семьи, Люси Рутерферд. Утверждал, что сократил потребление напитков до полутора коктейлей за вечер – и ничего больше, ни одной соблазнительной порции виски с содовой или спиртного на ночь; что курит теперь вместо двадцати – тридцати сигарет в день пять-шесть. «К счастью, они довольно скверны на вкус, но в любом случае от курения нужно отказываться». В Хобко президент перенес воспаление желчного пузыря, но победил боль с помощью медикаментов. Симптомов болезни сердца не наблюдалось.
Причиной ухудшения здоровья была в действительности не работа. Он устал, вспоминала позже мисс Перкинс, но не мог переносить усталого состояния. Грейс Талли тревожилась еще по поводу заметной дрожи рук, когда он закуривал сигарету; черные круги под глазами уже не покидали президента, плечи еще больше ссутулились. Наблюдая Рузвельта на пресс-конференции в марте, Аллен Драри определял его состояние одним словом – «подавленность». Хорошо знакомые черты: скорый смех, вскидывание головы, широкая улыбка, сосредоточенность, открытый, ничего не выражающий взгляд во время слушания собеседника – все это осталось при нем в том как будто виде, как тиражировалось в бесчисленных кинороликах и фотографиях. Но внутри его Драри заметил какое-то равнодушие к жизни, внутреннюю поглощенность собой, усталую нетерпеливость. Драри не мог сказать, проистекало это от работы, политической оппозиции, возраста или слабого здоровья.
Во время остановок в Вашингтоне Джеймс Рузвельт обратил внимание, что его отец занимается мелочами: надписывает книги, достает из старых сундуков и коробок сувениры для детей и внуков – как будто предчувствует скорый конец. Тем не менее прежняя живость все еще не покидала его, хотя проявлялась реже. В Вашингтоне шептались – президент умирает или умер, – но он возвращался с юга и из Гайд-Парка посвежевший и хотя немного осунувшийся, но сияющий и энергичный. Посетители отмечали обострившиеся черты лица; однако главной причиной изменившегося облика считали его желание похудеть – он успешно сбросил вес со 188 до почти 165 фунтов.
Ничто не стимулировало Рузвельта больше, чем память о прежних временах. Когда Элеоноре рассказали в Кюрасао, что лейтенант Рузвельт посещал порт на американском военном корабле, где ему подарили козу в качестве талисмана, она спросила мужа:
– Зачем ты скрывал от меня это все годы?
«У меня есть алиби, – писал ей президент, – я был в Кюрасао лишь раз в своей жизни – в 1904 году, когда путешествовал по Вест-Индии на яхте по маршруту Гамбург – США. Меня сопровождала повсюду мать. Мне никогда не дарили козу – никто и от меня не получал в подарок козу! Это похоже на немецкий заговор!»
В своем дневнике Стимсон не прекращал ругать «единоличное правительство» президента, которое способствовало превращению «Вашингтона в сумасшедший дом». Фактически шеф руководил Белым домом так же, как в предвоенные годы; между тем вокруг него выросли огромные бюрократические структуры – сферы обороны и социального обеспечения, – которые составили капитал будущего.
Вершина этих громадных структур – крохотное западное крыло Белого дома. Здесь старые помощники, включая Стива Эрли и Папу Уотсона, обслуживали и оберегали президента. Клерки Морис Латта и Уильям Гопкинс стремились как-то контролировать поток документов и писем, поступавших в Белый дом. Дело нелегкое, учитывая нелюбовь Рузвельта к устоявшимся каналам связи. Канцелярия Белого дома уже стала вбирать в себя помещения старого здания Государственного департамента – через улицу. Административные служащие – Джонотан Дэниелс, Лоувелл Меллет, Лочлин Карри, Дэвид К. Найлз и другие – заняли на втором этаже этого здания ряд офисов, которые они прозвали «смертельным рядом» из-за небывалой текучки кадров. Президент приобрел на противоположной стороне улицы также Блэр-Хаус – для приема выдающихся гостей. Розенман оставался руководителем группы подготовки речей президента, но у него не было группы, поскольку Гопкинс лег в клинику Майо, а Шервуд находился в Лондоне в качестве главы зарубежной службы Агентства военной информации.
В противоположном, восточном крыле, которое находилось в завершающей стадии строительства, Бирнс руководил даже меньшим персоналом, чем Рузвельт. В беспорядке крохотных офисов и отгороженных уютных местечек – на время телетайп установили в мужском туалете – небольшой штат сотрудников решал массу проблем, постоянно доставляемых гражданскими ведомствами, которые добивались фондов, власти, рабочей силы и признания. Бен Коэн, как всегда язвительный и непретенциозный, работал в качестве юридического советника Бирнса. «Специальный советник» Барух давал мудрые, обоснованные рекомендации. Сэмюэль Лабелл и группа других – остаток штата сотрудников, занятых полный рабочий день. Бирнс учредил Комитет военной мобилизации, состоявший из Стимсона, Нельсона и других высокопоставленных чиновников. Иногда на заседаниях комитета председательствовал Рузвельт – самый простой способ его общения с военной администрацией, – но, подобно большинству комитетов Белого дома, этот превратился в безобидную ненужность.
В восточном крыле теснились также адмирал Лихи со штатом сотрудников – два-три человека и пара помощников. В отличие от Бирнса адмирал отказывался играть роль публичного политика на том основании, что представительную часть деятельности Белого дома должен брать на себя шеф – во всяком случае, он сделает это лучше других. Как личный начальник штаба Рузвельта, Лихи председательствовал на заседаниях Объединенного комитета начальников штабов, готовил повестки дня и подписывал наиболее важные резолюции комитета, но не собирался руководить комитетом твердой рукой и понимал, что основные его решения вырабатывались на личных встречах Рузвельта с каждым из начальников штабов, особенно с Маршаллом. Объединенный комитет начальников штабов (ОКНШ) подпирали другие учреждения: Объединенный комитет заместителей начальников штабов, Объединенный секретариат, Объединенный штаб планирующих органов, Объединенный комитет военной разведки и множество других.
Третий эшелон административной триады Белого дома составляло Бюджетное бюро, также располагавшееся в старом здании Государственного департамента. Под умелым руководством Джералда Смита бюро вышло далеко за рамки традиционной бюджетной сферы деятельности и осуществляло амбициозную работу по планированию, координации и анализу деятельности всей военной администрации. Имея особый доступ в западное крыло, располагая такими талантливыми деятелями, как
