150-й годовщины ратификации Билля о правах. В эти ужасные дни войны он взял на себя труд подтвердить свою и всего народа приверженность к провозглашенным прежде свободам. После суровой отповеди Гитлеру за уничтожение индивидуальных свобод президент сказал:
– Мы, американцы, знаем, что решимость нынешнего поколения нашего народа сохранить свободу столь же устойчива и определенна, как решимость прежних поколений американцев завоевать ее.
Никакая угроза или опасность не заставит нас поступиться гарантиями свободы, которые заложили наши предки в Билле о правах.
Со всем жаром сердец и умов мы блюдем эти обязательства человеческого духа…
В то время казалось, что Биллю о правах ничто не угрожает. Американцы относились к немцам, итальянцам и японцам, жившим среди них, с терпимостью, достойной восхищения. Имели место лишь несколько инцидентов. Так, какие-то идиоты или фанатики спилили четыре японские вишни в приливно- отливной зоне Вашингтона. Как ни странно, наибольшей терпимостью отличалась Калифорния, штат с большим «иностранным» населением. Тамошняя пресса была сдержанна, даже великодушна, равно как и письма в редакции газет. «Облавы на японцев в различных частях страны, – писала „Кроникл“ в Сан- Франциско, – вовсе не повод для добровольных охотников за шпионами приступать к действиям». Другие газеты также призывали к справедливости в отношении к японцам, как и к нисейям – американцам японского происхождения. «Не будем повторять ошибок прошлой войны», – шло рефреном в прессе.
Новый генеральный прокурор Фрэнсис Биддл стремился избежать интернирования масс людей и повторения в какой-то форме преследования лиц иностранного происхождения, имевшего место в годы Первой мировой войны. Отношение Рузвельта к этой проблеме было менее ясным. Когда Биддл представил ему проект решения об интернировании лиц немецкого происхождения, Рузвельт поинтересовался, сколько в стране проживает немцев. По расчетам Биддла, их было около 600 тысяч.
– И вы собираетесь всех их интернировать? – спросил Рузвельт (как вспоминал Биддл позднее).
Генеральный прокурор ответил, что не всех.
– Меня особенно не беспокоят итальянцы, – продолжал Рузвельт, – это оперные певцы. Но немцы другое дело, они могут быть опасны.
Во время этой беседы ввалился Макинтайр, и Биддл ушел с впечатлением, что его шефа больше интересуют собственные свищи, чем проблема подрывной деятельности.
В январе общественная атмосфера в Калифорнии резко изменилась в сторону опасений, подозрений и нетерпимости. Нарастали требования массовой эвакуации чужаков и призывы к решительным действиям. Причины перемены в общественном мнении были кропотливо изучены, – они не поддаются простому объяснению. Отчасти это реакция на японское наступление в Тихоокеанском регионе, к которой примешивались ложные тревоги: помимо эпизода у Санта-Барбары, ходило много разговоров о высадках десантов на побережье, секретных радиопередачах, о подачах сигналов противнику, о странных огнях на горизонте и т. п. Отчасти усиливающееся общее убеждение, что министерство юстиции ограничивается полумерами. Как ни парадоксально, требования жестких мер возрастали именно в тот период, когда федеральные власти принялись энергично контролировать места проживания лиц, вызывавших подозрения, и принимать прочие меры предосторожности. Однако главная причина кипения страстей вокруг «очищения от япошек» совершенно очевидна: это старая расовая неприязнь – экономическая, социальная и патологическая – по отношению к японцам Западного побережья, заискрившая через несколько недель после Пёрл-Харбора и затем вспыхнувшая мощным пламенем.
«Лично я ненавижу японцев, – провозглашал один из известных газетных комментаторов 29 января, – и это распространяется на них всех». Он призывал к немедленному выселению поголовно всех японцев с Западного побережья во внутренние районы страны. «Я не имею в виду лучшие из внутренних районов. Соберите их вместе и выпроводите в места на малопригодных землях…»
В Вашингтоне ощущали накал общественных настроений все сильнее. Власти Калифорнии – особенно губернатор Кулберт Л. Олсон и генеральный прокурор Эрл Уоррен, действовавшие в тесном контакте с местными шерифами и прокурорами, – поддержали собственным авторитетом кампанию за выселение чужаков. В Вашингтоне делегации конгрессменов с Западного побережья оказывали постоянное давление на министерства юстиции и обороны и на их региональных представителей. Конгрессмены называли «болванами» тех, кто, по их мнению, не справлялся со своими обязанностями в борьбе с саботажем и шпионажем в дни Пёрл-Харбора и не справится с ними и в дальнейшем.
Все происходило в духе старой истории, когда ожесточившаяся, горластая группка профессиональных политиков и ходатаев объединяется на основе определенного плана против не склонных к расизму федеральных чиновников, среди которых царят разброд и нерешительность. Генерал Джой де Витт, командующий сухопутными силами Западного побережья, после долгих колебаний наконец дал добро на выселение. Стимсон некоторое время возражал, ссылаясь на конституционные гарантии. Однако в первые недели февраля – период тревожных новостей с фронтов – сдался, отчасти потому, что пришел к выводу: «Расовые особенности японцев таковы, что мы не в состоянии понимать и даже доверять гражданам японского происхождения».
Биддл держался дольше: его, выходца из аристократической филадельфийской семьи и выпускника Гротона, который гордился своей родословной, идущей от Рэндолфов из Вирджинии, личность весьма утонченную, не так легко поколебать в убеждениях генералам и региональным политикам. Но Биддл располагал скромными политическими ресурсами. Недавно войдя в число членов администрации, поддавался обаянию Стимсона и мистифицирующему влиянию Рузвельта. Не нашел в Икесе и Моргентау своих потенциальных союзников в администрации, – среди ее членов эта проблема не обсуждалась. Оказавшись почти в полном одиночестве, Биддл цеплялся за разные резоны и технические детали, затем притих. Остановить дрейф к выселению мог только мощный протест на основе высоких моральных принципов, но Биддл не был готов к нему ни по темпераменту, ни политически.
Таким образом, судьба 110 тысяч американцев иностранного происхождения была передана в Белый дом, а следовательно, погружена в пустоту. Так как в стенах Белого дома не раздавалось протестов, президента не вынуждали размышлять над альтернативами и аргументами. Рузвельт 11 февраля подверг критике меморандум министерства обороны, в котором бремя ответственности за решение о высылке просто возлагалось на президента. Как раз в это время он готовил ответ на предложение Кесона о нейтрализации Филиппин. Сингапур находился на грани капитуляции; выселение могло показаться президенту вопросом мудреным и неактуальным. Он предложил Стимсону и Макклою предпринять то, что они считают необходимым, попросив их только скрупулезно обосновывать свои действия. Через восемь дней президент подписал указ о выселении, подготовленный Биддлом, Стимсоном и их помощниками. Через месяц конгресс принял постановление в поддержку действий президента. Во время дебатов член палаты представителей Джон Рэнкин от штата Миссисипи потребовал изолировать японцев в концентрационных лагерях по половому признаку, чтобы их количество не увеличивалось за два поколения в 25 раз.
Ретроспективный взгляд говорит, что массовая депортация граждан иностранного происхождения не вызывалась военной необходимостью. Американский союз гражданских свобод квалифицировал ее так: «…самое вопиющее, предпринятое одновременно и в массовом порядке нарушение гражданских прав американцев за всю нашу историю». Ретроспективный взгляд также свидетельствует, что депортацию вызвали не только очевидные факторы – расизм и удрученность военными поражениями, – но и такой существенный негативный фактор, как отсутствие оппозиции. Либеральные газеты и еженедельники большей частью хранили молчание. Уолтер Липпман, так горячо отстаивавший индивидуальные свободы в дни проведения «нового курса», призывал к решительным мерам, поскольку, по его словам, Тихоокеанское побережье США официально признается зоной боевых действий и никто не располагает конституционным правом «вести бизнес на поле боя». Вестбрук Пеглер приводя аргументы Липпмана, высказывался за то, чтобы приставить стража порядка к каждому японцу в Калифорнии – и «к черту неприкосновенность личности, пока не устранена угроза» нации. Лишь немногие конгрессмены выступили с протестом. Наиболее заметны образом это сделал сенатор Тафт, поставивший под сомнение законность ратификации решения конгрессом. Но этого почти никто не заметил – колебавшиеся члены администрации не выражали протестов своему главе.
Противостоять этим силам мог бы президент, беззаветно преданный идее защиты гражданских прав. Рузвельт таким не был. Подобно Джефферсону в начальный период его деятельности, он в целом стоял за
