Пока еще снег не растаял, есть у нее шанс добраться. Может, успеет мальчонку спасти, к себе забрать, а заодно и узнает, что же там случилось да чем людям помочь можно.
Родители Грунины, Петр с Татьяной, подивились Лукерьиной смелости: сама уже на ладан дышит, а не побоялась в дальний путь пуститься по плохой дороге да еще в такое опасное место. Посмотрела на них Лукерья с усмешкой. «Поздно мне уже бояться-то, – молвила тихонько, – что на роду написано – этого не миновать, а днем раньше, днем позже – разница невелика».
Да только не в Лукерьину пользу судьба распорядилась. Переночевала она в доме Петра, а наутро все ахнули: за одну ночь так потеплело, что дороги сделались непролазными, даже лед на реке потемнел и вздулся. Старожилы аж крякнули с досады, по их прогнозам до такой оттепели было недели две, не меньше, а то и месяц. Никакие приметы не предвещали такой ранней и бурной весны, а приметы народные никогда еще не подводили. Так и пришлось Лукерье в доме Петра задержаться, ну не на улицу же выгонять старушку, в самом деле. Да и польза от нее была немалая. Шустрая оказалась бабка, все успевала: и Татьяне по хозяйству помочь, и с Груней за рукоделием посидеть, а уж историй разных знала не меньше, чем сказочник Афоня, только истории у Лукерьи были все больше поучительные, сказки она лишь иногда рассказывала.
Так прошло две недели, когда после резкой оттепели вдруг ударили не менее сильные морозы, сковало дороги. Засобиралась Лукерья в путь, а родители Грунины стали ее отговаривать, погоди, мол, может, через день снова все таять начнет, завязнешь где-нибудь в лесу, как выбираться будешь? Подождала Лукерья, поддавшись на уговоры, день, другой, мороз все не слабеет, а тут в Глухово и гости неожиданно пожаловали. Шли чернушкинские мужики до соседней деревни тропами, им одним ведомыми. Были они худые, измученные, с запавшими глазами, но радостные, что сумели добраться до соседей. Страшные вещи рассказали сельчанам. Будто бы повадились в их деревню волки по ночам скотину воровать. Охотники местные собрались наказать хищников, пошли в лес, но вернулся только один, весь израненный. Умирая на пороге дома, успел сказать, чтобы все бежали прочь. А куда идти людям зимой с детьми малыми да стариками? Да и хозяйство, опять же, жалко бросать. Так и остались зимовать в деревне, осажденной волками. Даже днем небезопасно было из дома выходить. Только пару недель назад, когда началась оттепель, волки вдруг исчезли.
Выжившие жители собрались на общем совете и решили: собрать в деревне все ценные вещи да отправить гонцов к соседям за припасами. Весна скоро, сеяться пора, а нечего, все запасы съели, да и скотины в Чернушке вовсе не осталось, даже крысы и те разбежались. Времени у гонцов в обрез, пока заморозки, до оттепели нужно успеть обратно добраться. Лукерья тут же к гонцам присоединилась, обрадовались мужики, что теперь у них транспорт появился. За два дня они не только Глухово обошли, но и в пару ближайших деревень наведаться успели. Соседской беде сочувствовали, припасами делились охотно, от напасти такой никто не застрахован, даже тем, кого колдунами считают, вон как нелегко пришлось. А если соседям не помочь, то и самим, коли беда нагрянет, помощи ждать будет неоткуда. Цен больших не заламывали, а кто посовестливее, тот и просто излишки отдавал, платы не требуя. Нашлось и семенное зерно, и кое-какая скотина. За одним лишь дело стало. Чтобы поля возделывать, лошади нужны специальные, рабочие, сильные. Жители-то в Чернушке за зиму ослабли совсем, не вспахать им землю без хороших лошадей. Продать таких лошадей в Глухове мог только местный староста Прокопий, у него их много было. А так, кто же со своей кормилицей единственной расстанется? А Прокопий, не будь дураком, такую цену заломил, что у мужиков волосы дыбом встали и шапки на затылки съехали. Знает ведь, кровопивец, что безвыходное у людей положение, вот и издевается. Сколь ни пытались его усовестить соседи, стоит Прокопий на своем: «А с какого такого перепуга должен я убытки нести? Я и так уступил, коней продать согласен, а вы ж еще и недовольны?» Опечалились гонцы, и Лукерья вместе с ними. Дольше ездить, искать коней, времени нет, решили уж так возвращаться. Задумалась Груня. Жалко ей стало соседей. Если не помочь им сейчас, не выживет деревня. Она, конечно, и так помогла уже, полотенца вышитые из приданого своего к вещам для обмена добавила, да и батюшка с матушкой в стороне не остались, курицу-несушку отдали да зерна полмешка. Вспомнила тут Груня про сокровище свое, в дереве спрятанное. Нелегко ей было на такое решиться, с мечтой распроститься. Да только в глуши деревенской, видно, не дождаться ей ни принца сказочного, ни госпожи Удачи, так что не пригодится ей сокровище. А если отдаст, людям выжить поможет. Решилась Груня, шепнула Лукерье, чтобы без нее не уезжала, полушубок накинула да к рощице поспешила, где дуб заветный находился.
Добежала Аграфена до своего убежища тайного, как всегда, постучала да разрешения войти попросила и только потом в дупло забралась. Смотрит, а сокровища ее изчезли, нет их там, где оставила. Все вокруг Груня осмотрела, пропали подарки дорогие, видать, нашел кто-то ее тайник. Покатились слезы горькие по щекам девичьим, заволокли туманом очи ясные. Вдруг рядом звук какой-то раздался странный: не то хихикнул кто, не то кашлянул. Оглянулась девица, нет никого. Только хотела перепуганная Груня бежать наутек, как звук повторился да в самом темном углу шорох раздался. Смотрит Аграфена, глазам своим не верит, стоит у стены маленький кто-то, вроде мужичка, в темноте не видать. Хотела красавица приблизиться, но мужичок ее опередил.
– Стой, где стоишь, – недовольно проскрипел он хриплым, словно простуженным, голосом. – Ты вот что мне, девка, скажи, с чего ты реветь-то удумала? Сама же просила, умоляла сокровища твои понадежней охранять, вот я и спрятал их подальше. Небось пословицу знаешь: подальше положишь, поближе возьмешь. А чегой-то ты за ними сейчас-то притащилась? Али прынца уже сыскала?
– А-а-а откуда ты знаешь? – протянула, заикаясь, изумленная Аграфена.
– Мне про тебя все ведомо, – не без нотки хвастовства в голосе ответил мужичок, – я за тобой давно наблюдаю. Что ты думаешь, просто так я тебя к себе в дом пустил? Нравишься ты мне. Только прынца зазря ищешь. Прынцы они один вид красивый имеют, а внутри что – пшик и ничего больше! Ты бы лучше огляделась со вниманием, может, и рядом с тобой кто стоящий есть.
Девушка подивилась про себя, что, оказывается, права она была: дерево это вовсе не простое, не зря она, значит, каждый раз разрешения спрашивала, с хозяином беседовала да гостинцы оставляла. Хотела было Аграфена спросить, кого ее странный собеседник имеет в виду, но не успела, кто-то ее опередил.
– Это ты, что ли, стоящий, морда кошачья? – внезапно раздался позади Груни грозный окрик.
– А хоть бы и я? – ничуть не смутившись, ответствовал мужичок. – Чем плох-то? Я на ней, может, жаниться хочу, а ты мне палки в колеса? Пришла в чужой дом, да еще и голос повышаешь?
– Да я только в сени зашла, – насмешливо отозвался звучный женский голос, – а в дом-то ты вон даже невесту не приглашаешь, «жаних», так на что уж мне-то надеяться?
– Прости, владычица! – согнулся тотчас хозяин дома-дупла в низком поклоне, да и тон у него сразу изменился, стал ласковым и мурлыкающим, даже голос утратил свою скрипучесть и приобрел мягкие, бархатистые нотки. – Ой, прости, не признал в темноте-то. Сидим мы под землей, как кроты, света белого не видим, ничего не знаем, новостей никаких не слышим, а пред очи твои светлые являться не смеем, пока сама не позовешь. А девица, что, родственница твоя? Так я ведь что? Я ведь с самыми честными намерениями, мы законы уважаем… Проходите, проходите, гости дорогие.
Не успела Аграфена опомниться, глядь, а она уже в светлой горнице, сидит на мягком стуле, атласом обитом, какие, наверное, только во дворцах царских бывают. А ведь поклясться может Груня, что с места не двигалась, ни шагу не сделала из дупла. Знать, дупло и впрямь волшебным оказалось, и хозяин у него непростой. А посередине богатой горницы, прямо перед Груней стоит красивая женщина в усыпанных самоцветами дорогих одеждах; волосы, словно огонь горят, а глаза зеленые-зеленые, как у кошки, яркие и будто изнутри светятся. Подивилась Груня, ни у кого еще она таких глаз необычных не видывала. Стала она дальше красавицу дивную разглядывать: держится та гордо, с царским величием, а на голове у нее корона драгоценная каменьями сказочными мерцает. Смекнула тут девушка, что непростая гостья к хозяину дупла таинственного пожаловала. Вскочила Груня со стула, в поклоне низком склонилась.
– Садись, красавица, – сказал ей звучный голос, – да и ты, морда кошачья, кланяться кончай. Дело у меня к тебе.
Поглядела Груня в сторону, а там стоит человечек маленький: мужичок как мужичок, только росточку в нем Груне аккурат по пояс будет, одет ни богато, ни бедно, похож на крестьянина-середнячка. А вот голова у мужичка и морда самые что ни на есть кошачьи: волосы рыжие, ухмылка хитрая. Глазки умильные, ушки к голове шкодливо прижаты, ну, прямо рука сама и тянется погладить по мягкой шерстке милого котика. Груня-то уж было и руку протянула, да сразу и отдернула, углядев в желтых кошачьих глазах едва
