— Арабы обстреливают Кфар-Гилади и Метуллу. В Кфар-Шолде опасаются, что выступят сирийские села. Везде роют окопы, строят укрепления вокруг детских учреждений. И все просят оружия.
— Оружия! И это ты называешь новостью? Давай лучше о другом. Откуда стреляют снайперы?
— Из Ааты.
— О, с Аатой у меня старые счеты. Мальчиком я возил туда зерно на мельницу, меня пытались избить, — сказал Ари. — Как только англичане уйдут, ударим по ней в первую очередь. Пожалуй, половина людей Кавуки просачивается к нам именно через Аату.
— Или через Абу-Йешу, — ответил Давид.
Ари посмотрел сердито. Давид знал, что ему неприятно это слышать.
— У меня есть друзья в Абу-Йеше, на которых можно положиться, — сказал Ари.
— В таком случае они, вероятно, уже сообщили тебе, что диверсанты попадают к нам через их село.
Ари не ответил.
— Ари, ты не раз говорил, что я проявляю слабость, когда позволяю чувствам брать верх над рассудком. Знаю, эти люди близки тебе, но все-таки ты должен дать понять их мухтару, как следует себя вести.
Ари встал и зашагал по кабинету.
— Хорошо, я поговорю с Тахой.
Давид взял с письменного стола донесения, просмотрел и положил обратно. Он тоже зашагал по комнате, затем остановился у окна, выходящего на юго-восток, в сторону Иерусалима.
Ари похлопал его по плечу:
— Ничего, все образуется.
Давид медленно покачал головой.
— В Иерусалиме дела все хуже, — глухо произнес он. — Наши машины постоянно обстреливают. Если так пойдет дальше, через пару недель в городе начнется голод.
Ари знал, как тяжело переживает Давид осаду любимого города.
— Ты, конечно, хочешь поехать туда.
— Да, — ответил Давид, — но я не оставлю тебя.
— Если надо, я тебя отпущу.
— Спасибо, Ари. А сам-то справишься?
— Конечно, справлюсь. Вот только бы эта проклятая нога перестала мне досаждать.
— Я останусь, пока ты не выздоровеешь.
— Спасибо. Кстати, ты, кажется, давно не виделся с Иорданой?
— Несколько недель.
— Так почему бы тебе не поехать завтра в Ган-Дафну, не проверить, как там дела? Побыл бы там несколько дней, хорошенько все изучил…
Давид улыбнулся:
— Агитатор из тебя что надо.
В дверь кабинета Китти Фремонт постучали.
— Войдите, — крикнула она.
Вошла Иордана.
— Мне хотелось бы поговорить, если вы не очень заняты.
— Что ж, поговорим.
— Сегодня приедет Давид Бен Ами проверять оборонительные позиции. Вечером состоится заседание штаба.
— Я приду, — ответила Китти.
— Миссис Фремонт… Хочу сказать, пока не началось заседание. Вы знаете, меня назначили командиром Ган-Дафны, так что нам придется работать вместе. Я хотела бы заверить вас, что полностью вам доверяю. Больше того, считаю, Ган-Дафне повезло, что вы здесь.
Китти посмотрела удивленно.
— Я убеждена, — продолжала Иордана, — что селу будет лучше, если мы забудем обиды.
— Вы правы.
— Я рада, что мы договорились.
— Иордана, скажите, наше положение опасно?
— Не очень. Конечно, будет гораздо спокойнее, когда Форт-Эстер передадут Хагане.
— А если крепость достанется арабам и они закроют дорогу через Абу-Иешу?
— Тогда, конечно, будет тяжело.
Китти встала и зашагала по кабинету.
— Не хочу совать нос в военные дела, но, похоже, мы можем оказаться в осаде.
— Не исключено, — ответила Иордана.
— Тут много детей. Не лучше ли будет эвакуировать тех, кто помладше?
— А куда?
— Не знаю. Куда-нибудь, где не так опасно, в какой-нибудь кибуц или мошав.
— Миссис Фремонт, безопасность — понятие относительное. Страна меньше пятидесяти миль в ширину, и безопасных кибуцев нет. С каждым днем в осаду попадают новые села.
— Тогда, может быть, в город?
— Иерусалим почти отрезан. В Хайфе, между Тель-Авивом и Яффой, идут тяжелые бои.
— Выходит, эвакуировать некуда? Иордана молчала. Ей нечего было сказать.
ГЛАВА 3
Было слякотно и холодно, первые хлопья снега кружили над Ган-Дафной. Китти быстро шла по газону. Ее дыхание создавало легкие облачка пара.
— Шалом, гиверет Китти, — поздоровался с ней доктор Либерман.
— Шалом, доктор.
Она быстро взбежала по ступенькам и вошла в коттедж. В теплом доме ее ждал чай, приготовленный Карен.
— Бррр, — воскликнула Китти, — вот так холод!
Карен украсила комнату желудями, кружевами, ей разрешили срезать маленькую елочку, которую она украсила самодельными игрушками из ткани и цветной бумаги.
Китти села на кровать, сняла туфли и надела меховые шлепанцы. Чай был очень вкусный. Карен стояла у окна, глядя на тихо падающие хлопья.
— По-моему, ничего нет лучше на свете, чем первый снег, — сказала она.
— Вряд ли он тебе покажется таким прекрасным, если нам опять срежут норму топлива.
— Я целый день вспоминала Копенгаген, Хансенов. Рождество в Дании чудесное. Видела, какую посылку они мне прислали?
Китти подошла к девушке, обняла ее за плечи, прикоснулась губами к щеке.
— Рождество навевает на людей грусть.
— Ты очень одинока, Китти?
— С тех пор как не стало Тома и Сандры, я стараюсь не думать о Рождестве. Теперь вот снова радуюсь.
— Ты счастлива?
— Я… теперь все по-другому. Я поняла, что нельзя быть хорошим христианином, не будучи, хотя бы в душе, немного евреем. Всю жизнь мне чего-то не хватало. Теперь я впервые могу отдавать все, что имею, без сожаления, без надежды, что мне воздается за это.
— Знаешь, что я тебе скажу? Не могу говорить об этом с другими, потому что они не поймут. Здесь я чувствую себя очень близкой к Христу, — сказала Карен.
— Я тоже, дорогая.
Карен взглянула на часы и вздохнула.
— Надо поужинать сегодня пораньше, ночью мне идти в караул.
