Тайные убийцы

было узнать, кто, где и почему.

— И что же ты ей сказал?

— Я вынужден был рассказать ей лишь часть, так как, разумеется, тут есть законодательные ограничения, но, могу тебя уверить, я сказал ей только правду.

— И какую же «правду» ты ей поведал?

— А вот это ты должен сказать мне, Анхел. Ты — тот, кто совершил преступление, я — тот, кто задает вопросы, а между нами — правда. Идея в том, чтобы в ходе беседы мы постепенно добрались до самой ее сути, но это не мое дело — говорить тебе о том, что, по моему мнению, ты совершил. Это твоя работа.

Наступило молчание. Зарриас посмотрел на выключенную аппаратуру. Фалькон с удовольствием отметил, что он смутился. Он наклонился, включил запись и представил участников допроса.

— Почему ты убил Татеба Хассани? — спросил он, откидываясь назад.

— А если я скажу, что не убивал его?

— В рамках этого допроса мы можем для удобства считать, что между убийством и заговором с целью совершения убийства нет разницы, — проговорил Фалькон. — Теперь тебе будет легче ответить на вопрос?

— А если я скажу, что не имею никакого отношения к убийству Татеба Хассани?

— Твое имя, как и имя Агустина Карденаса, уже назвал организатор последнего ужина Татеба Хассани, ставшего для него роковым, — Эдуардо Риверо. Кроме того, о твоем присутствии на месте преступления сообщил один из слуг, работающих в его доме, — сказал Фалькон. — Так что тебе очень трудно будет доказать, что ты не имеешь никакого отношения к смерти Хассани.

Анхел Зарриас пристально посмотрел Фалькону в лицо. На Фалькона смотрели так и раньше. У него была старая методика, которую он применял до своего душевного слома 2001 года: отвечать на это взглядом, закованным в стальную броню. Новая же методика была такова: принимать эти взгляды, доводить их до края глубокого колодца, таящегося у него в душе, и приглашать заглянуть вниз. Это он и проделал сейчас с Анхелом Зарриасом. Но Зарриас не пошел за ним. Он выглядел твердым человеком, но он никогда не доходил до края. Он отвел глаза и стал осматривать комнату.

— Давай не будем слишком погружаться в детали, — проговорил Фалькон. — Меня не интересует, кто куда подложил цианид или кто присутствовал, когда Агустин Карденас делал свою чудовищную работу. Хотя меня действительно занимает, чья это была идея — зашить Татеба Хассани в саван. Вы нашли для него подходящие исламские молитвы? Вы его вымыли, перед тем как зашить? Потому что нам это было трудновато определить, когда мы нашли его, раздувшегося и воняющего, в разодранном саване, на свалке под Севильей. Но, мне кажется, это было неплохое проявление уважения к одной религии со стороны другой. Это была твоя идея?

Анхел Зарриас оттолкнул стул и стал возбужденно мерить шагами комнату.

— Ты уже сейчас не хочешь мне отвечать, Анхел, а ведь мы только начали.

— Какого черта, чего ты от меня ждешь?

— Ладно. Я знаю. Это трудно. Ты всегда был хорошим католиком, горячо верующим человеком. Тебе даже удалось заставить Мануэлу посещать службы, и она наверняка обожала тебя за это, — проговорил Фалькон. — Чувство вины ослабляет хороших людей — таких, как ты. Жить со смертным грехом на душе страшно, и не менее жутко готовиться исповедаться в ужаснейшем из человеческих злодеяний. Но я облегчу твое положение. Давай на время забудем о Татебе Хассани и побеседуем на более приятные для тебя темы — о том, о чем ты сможешь говорить, что расслабит твои голосовые связки, так что потом ты, быть может, сумеешь порассуждать и о более сложных материях.

Анхел Зарриас прервал свой путь и повернулся к Фалькону. Плечи его ссутулились, грудь напоминала своды собора, которые вот-вот обрушатся.

— Ну, задавай свой вопрос.

— Где ты был в среду, седьмого июня, днем, между половиной второго и тремя часами?

— Не могу вспомнить. Вероятно, обедал.

— Сядь подумай, — сказал Фалькон. — Это было в день после взрыва. Тебе позвонил отчаявшийся человек. Я уверен, что ты это вспомнишь: один из твоих ближних попал в беду, ему нужно было с тобой поговорить.

— Ты знаешь, кто это, значит, ты и скажи, — произнес Анхел и вновь начал свою нервную прогулку.

— Сядь, Анхел! — взревел Фалькон.

Зарриас никогда раньше не слышал, как Фалькон кричит. Его поразило, какой гнев, оказывается, клокочет под этой спокойной поверхностью. Крутанувшись на каблуке, он повернулся к стулу, сел и стал смотреть в стол, плотно сжав ладони.

— Тебя видел и опознал охранник, — сообщил Фалькон.

— Я пошел в Археологический музей и встретился там с человеком по имени Рикардо Гамеро.

— Тебе известно, что случилось с Рикардо Гамеро примерно через полчаса после того, как ты с ним поговорил?

— Он совершил самоубийство.

— Ты был последним человеком, который говорил с ним лично. О чем вы разговаривали?

— Он рассказал, что у него возникли чувства к одному мужчине. Ему было очень стыдно, он был очень расстроен.

— Ты лжешь, Анхел. Чтобы высокопрофессиональный агент КХИ оставил рабочее место в разгар самого серьезного антитеррористического расследования, какое когда-либо случалось в этом городе, и отправился обсуждать с тобой свои сексуальные порывы?

— Ты задал вопрос — я ответил, — произнес Зарриас, не отрывая взгляда от стола.

Три четверти часа Фалькон бомбардировал Зарриаса вопросами о Рикардо Гамеро, но не смог заставить его отойти от этой версии событий. Он обвинил Зарриаса в том, что тот вынудил Мигеля Барреду из «Информатикалидад» повторить ту же ложь. Зарриас ни единым движением не показал, что знает этого человека, не доставив Фалькону даже этого удовольствия. Фалькон сделал вид, что вызывает Барреду в управление полиции на допрос. Зарриас мрачно ждал, зная, что балансирует на грани между жизнью и смертью заживо.

Уже давно перевалило за десять, когда Фалькон вернулся к убийству Татеба Хассани. Зарриас был болезненно-бледным, ему нелегко давалось поддержание этой стены обмана. Один глаз налился кровью, нижние веки набрякли, обнажив поблескивающие, испещренные красноватыми прожилками белки.

— Давай еще раз поговорим о Татебе Хассани, — предложил Фалькон. — Марио Гомес, слуга, видел, как вы с Риверо и Хассани поднимаетесь по лестнице дома Риверо, направляясь в помещения «Фуэрса Андалусия», чтобы поужинать за столом «а-ля фуршет», который он только что накрыл. Было девять сорок пять вечера. Риверо сказал нам, что Агустин Карденас прибыл чуть позже и припарковал свой автомобиль под аркой у входа. Расскажи мне, что случилось начиная с того момента, как вы поднялись по лестнице, и кончая тем моментом, когда труп Татеба Хассани спустили вниз, чтобы положить в «мерседес Е500» Агустина Карденаса.

— Мы пили охлажденную мансанилью, ели маслины. Агустин появился в десять с минутами. Мы угощались «а-ля фуршет». Эдуардо открыл какое-то особенное вино, «Вега Сицилия». Мы ели, мы пили, мы болтали.

— Во сколько приехали Лукрецио Аренас и Сезар Бенито?

— Они не приезжали. Их там не было.

— Марио Гомес сказал, что там хватило бы еды на восьмерых.

— Эдуардо всегда славился щедрыми порциями.

— На каком этапе ужина ты подал цианид Татебу Хассани?

— Ты же не собираешься заставлять меня обвинять себя самого, — заметил Анхел. — Пусть в этом разбирается суд.

— Каким образом тебя познакомили с Татебом Хассани?

— Мы встретились в Торговой палате.