рядом, потом он закрепил все это узлом, настолько тугим, что Джимми усомнился, будет ли кровь теперь циркулировать в его руках и доходить до пальцев. Не дожидаясь следующей команды, он опустился на пол и лег на спину.
— Ты парень способный, понятливый, да? — Дуайт ухмыльнулся и принялся связывать его лодыжки.
Джимми изо всех сил напряг мускулы. И тут кто-то забарабанил в парадную дверь.
Дуайт окаменел. Лицо его приняло странное выражение: брови сошлись над переносицей, а рот открылся, и казалось, вот-вот из него потекут слюни.
Джимми не смел даже надеяться, что этот настойчивый стук означал, что кто-то собирается их спасти. А если это и так, то ведь у Дуайта есть револьвер.
Всего несколько секунд потребовалось Дуайту, чтобы завязать узел на веревке, стянувшей лодыжки Джимми. Он встал и уже направился к двери, но вернулся:
— Не могу обделить вниманием нашего маленького друга. — Он подошел к Эвери и залепил ему рот куском липкой ленты. Стук возобновился.
Дуайт замахал руками:
— Ради Бога, я иду, иду.
Ричард в глубине души надеялся, что Дуайт не подойдет к двери. Тогда он вернулся бы в нормальный и безопасный мир — пошел бы к соседям, воспользовавшись телефоном, вызвал бы полицию.
Но лишь только он подумал об этом, как в доме зажегся свет, и на него через маленький ромбовидный стеклянный глазок уставилась пара зрачков.
Такие глазки в дверях всегда вызывали у него желание повернуться и бежать прочь.
Но Ричард выдержал взгляд хозяина, хотя колени его дрожали.
Через минуту входная дверь открылась. На Ричарда смотрел Дуайт Моррис, точно такой, каким он запомнил его: низкорослый, с непомерно длинными для его возраста волосами, в спортивной майке с надписью «Ган энд Розис» — как подросток. Впрочем, эта майка только подчеркивала его возраст.
Однако его белесые глаза говорили о том, что они видели вещи, недоступные многим. Они принадлежали к другому миру. Они пугали.
— Чем могу служить?
Ричард прочистил горло. Он не подумал заранее, как объяснить причину своего визита.
— Могу я войти? Мне надо поговорить с вами.
— Я ведь не знаю, кто вы такой, сэр. Почему я должен пускать вас в свой дом?
Но Ричард мог сказать твердо: Дуайт узнал его.
— Думаю, вы меня знаете. По группе анонимных одержимых сексом...
Дуайт отступил назад.
— Чего же вы хотите?
— Я вам сказал. Хочу войти.
— Зачем?
— Почему бы нам не поговорить об этом, когда я войду?
— Я не обязан вас слушать. — Дуайт потянул дверь на себя, намереваясь захлопнуть ее.
Ричард, держась за ручку, препятствовал этому.
— На вашем месте я бы не делал этого.
— Мне плевать, что бы вы делали, сэр. Я буду вам признателен, если вы оставите меня в покое.
Ричард слегка отпустил руку, и Дуайт покачнулся.
— Послушайте, я ведь знаю, что у вас там происходит.
Он заметил, как Дуайт изменился в лице: его решительность испарилась, и на смену ей пришло деланное изумление.
— Не понимаю, о чем вы.
Ричард выдавил короткий смешок, хотя всеми фибрами своей души он ощущал одно желание — бежать отсюда в ночь, без оглядки. Но он зашел уже слишком далеко, а Дуайт, слава Богу, не мог видеть, что творится у него внутри. И он продолжал:
— Вы знаете, что я имею в виду. Джимми все мне рассказал... Даже о письме.
— Послушайте, мистер. Я полагаю, вы сошли с ума. Я не знаю никакого Джимми и не имею никакого понятия о письме.
— Я видел вас с Джимми совсем недавно, несколько минут назад. Его и еще одного мальчика, который мне незнаком. — Ричард помолчал. — Я следовал за вами всю дорогу до вашего дома.
— Я просто подвез этих двух мальчишек... Но вам-то что до этого?
Ричард поднял руку, останавливая Дуайта.
— Ладно. Мы не будем обсуждать это. Я просто уйду. Но в любом случае вам придется побеседовать с полицией.
Ричард повернулся, моля Бога, чтобы Дуайт не заметил, как дрожат его колени, — и двинулся к выходу.
— Минутку. Действительно, почему бы вам не войти? Входите, пожалуйста.
Когда Ричард обернулся, Дуайт действительно распахнул дверь, в уголках его губ блуждала улыбка. Ричард шагнул через порог, уже уверенный, что поступает опрометчиво.
Они лежали на боку на грубом цементном полу гаража, Джимми и Эвери, и округлив глаза смотрели друг на друга — единственная возможность общаться. В их взглядах ожила надежда. Она связала их узами сообщничества, более крепкими, чем веревки, стягивающие их руки и ноги. Теперь, подумали они, их путы незаметно будут ослабевать и ослабевать, пока не спадут совсем.
Ричард недоумевал, как можно жить в этом хаосе из старых газет, журналов и картонных коробок, из которых вываливались старые письма. Дуайт выжидающе смотрел на него.
— Так зачем вы пожаловали?
Ричард не знал, как приступить к делу. Только теперь он понял, что не готов к предстоящему разговору.
— Я пришел сюда как друг, как человек, знавший вас по группе анонимных одержимых сексом, — начал он.
Дуайт склонил голову набок.
— Я пришел не с осуждением. — Ричард был в смятении: его мысль металась в поисках нужных слов, он молил Бога, чтобы они явились. — Я пришел как человек, готовый к пониманию. Мы оба, вы и я, знаем, что далеко не каждый поймет, что мы переживаем ежедневно.
По лицу Дуайта расползлась усмешка, и от этой усмешки у Ричарда пересохло во рту, а сердце тяжело заколотилось. Не то, не то... нелепые бессильные слова... Но он продолжал говорить.
— Я знаю, через что вы прошли, знаю, что вы не хотели бы причинять этим детям зло, которое причиняете.
Издевательская ухмылка Дуайта становилась все явственнее, переходя в смех. И вдруг Дуайт откровенно заржал, наигранно закатывая глаза и качая головой.
— О нет. Разумеется, нет.
Ричард облизнул губы, понимая, что зашел в тупик.
— Разумеется, я не думал, что вы хотели этого. Многое в нашей жизни случается помимо нашего желания. То есть я хочу сказать, что борюсь со своими желаниями...
Ричард придвинулся ближе к Дуайту, положил руку на его плечо.
— Я могу помочь вам, Дуайт, выбраться из этой истории.
Дуайт, поведя плечом, сбросил его руку.
— Обычно, мой друг, я не ругаюсь. Это признак дурного тона. Но куда тут денешься — ты мешок с дерьмом.
— Вы, Дуайт, не то говорите. Я думаю, вы жалеете, что так сказали, и осуждаете себя за то, что творите.
Ричард почувствовал дурноту. Только бы поскорее выбраться из этого мрачного дома, из пространства, которое сжимается от каждого его слова. И он прошептал:
