Золотых, как жар, коней,Мчатся бешеные диваЖадных облачных грудей,Красный дворник плещет ведраС пьяно-алою водой,Пляшут огненные бедраПроститутки площадной,И на башне колокольнойВ гулкий пляс и медный зыкКажет колокол раздольныйОкровавленный язык.
28 июня 1904
«Я жалобной рукой сжимаю свой костыль…»
Я жалобной рукой сжимаю свой костыль.Мой друг — влюблен в луну — живет ее обманом.Вот — третий на пути. О, милый друг мой, ты льВ измятом картузе над взором оловянным?И — трое мы бредем. Лежит пластами пыль.Всё пусто — здесь и там — под зноем неустанным.Заборы — как гроба. В канавах преет гниль.Всё, всё погребено в безлюдьи окаянном.Стучим. Печаль в домах. Покойники в гробах.Мы робко шепчем в дверь: «Не умер — спит ваш близкий…»Но старая, в чепце, наморщив лоб свой низкий,Кричит: «Ступайте прочь! Не оскорбляйте прах!»И дальше мы бредем. И видим в щели зданийСтаринную игру вечерних содроганий.
3 июля 1904
Гимн
В пыльный город небесный кузнец прикатил Огневой переменчивый диск.И по улицам — словно бесчисленных пил Смех и скрежет и визг.Вот в окно, где спокойно текла Пыльно-серая мгла,Луч вонзился в прожженное сердце стекла, Как игла.Все испуганно пьяной толпой Покидают могилы домов…Вот — всем телом прижат под фабричной трубой Незнакомый с весельем разгульных часов…Он вонзился ногтями в кирпич В унизительной позе греха…Но небесный кузнец раздувает меха, И свистит раскаленный, пылающий бич.Вот — на груде горячих камней Распростерта не смевшая пасть…Грудь раскрыта — и бродит меж темных бровей Набежавшая страсть…Вот — монах, опустивший глаза, Торопливо идущий вперед…Но и тех, кто безумно обеты дает, Кто бесстрастные гимны поет, Настигает гроза!Всем раскрывшим пред солнцем тоскливую грудьНа распутьях, в подвалах, на башнях — хвала!Солнцу, дерзкому солнцу, пробившему путь, —Наши гимны, и песни, и сны — без числа!.. Золотая игла!