Спор о Сионе

казаков, и использовали государственную Думу для бунтарского бесчинства, так что её пришлось распустить. Царь назначил премьер-министром просвещённого государственного деятеля П. А. Столыпина, проведшего закон о земельной реформе, за которой последовали новые выборы. В результате, в русском парламенте Второго созыва Столыпин был встречен бурной овацией, а революционеры остались с носом (около трёх миллионов безземельных крестьян, получили землю в полную собственность).[16] Будущее России казалось в этот момент светлее, чем когда-либо. Признанный национальный герой, Столыпин писал:

«Наша главная цель — укрепить наше крестьянство. Вся сила страны в нём… Дайте стране 10 лет покоя… внешнего и внутреннего, и вы не узнаете нынешней России».

Эти десять спокойных лет изменили бы к лучшему историю всего мира; однако, заговор вовремя вмешался, принеся «десять дней, которые потрясли мир». В 1911 г. Столыпин поехал в Киев, где царь открывал памятник убитому революционерами царю-освободителю Александру II, и во время спектакля в оперном театре был застрелен еврейским революционером Богровым (в 1917 году еврейский комиссар, обнаружив в группе беженцев девушку — дочь Столыпина, застрелил её на месте).

Это случилось в сентябре 1911 года; в декабре 1911 года Вильсон, уже кандидат в президенты, выразил в своей речи «полное единство» с еврейским предприятием. В ноябре 1911 года Вильсон впервые в жизни встретился с Хаузом, тем человеком, который «избрал» его в 1910 г. (и который к тому времени уже «подобрал всех моих политических друзей и сотрудников»). Позже Хауз сообщал своему шурину: «…ещё никогда до того я не находил одновременно и нужного человека и нужные возможности». Перед выборами Хауз составил список министров будущего правительства (см. его роман «Филипп Дрю») совместно с Бернардом Барухом, который теперь впервые появляется на сцене нашей повести. Вероятно он окажется самой важной из всех фигур на ней в течение последующих 50-ти лет, став известным, как «советник» нескольких президентов подряд, и давая в 1950-х годах советы президенту Эйзенхауэру и Уинстону Черчиллю. В 1912 году он был известен лишь как успешный финансист, и его биограф сообщает, что он пожертвовал 50 тысяч долларов на избирательную кампанию Вильсона.

Уже во время этой кампании Вильсону дали почувствовать узду. После некоторых своих вольностей ему пришлось обещать полковнику Хаузу (сходство с Филиппом Дрю в романе уже упоминалось), что «в будущем он больше не будет действовать самостоятельно». Немедленно после выборов он принял раввина Стефена Уайза для, «длительного разговора», во время которого (как пишет Уайз) они обсуждали «русские дела, главным образом в смысле положения евреев в России». Хауз в это же время обедал с неким Луисом Брандейсом, влиятельнейшим евреем- юристом, сообщив впоследствии, что «мы оба были в полном согласии в отношении большинства важных проблем нашего времени». Таким образом, трое из четырёх ближайших советников Вильсона были евреи, и все трое в то или иное время играли ведущую роль в новом обособлении евреев с помощью сионизма и его палестинских требований. Брандейс и рабби Уайз были ведущими сионистами Америки, и в частности Брандейс заслуживает, чтобы мы посвятили ему несколько строк.

По внешности и уму он отличался большой солидностью, но ни он сам, ни любой другой адвокат не могли бы сказать, что именно делало его «евреем». Он не соблюдал требований иудейской религии ни в её ортодоксальном, ни в реформированном виде, и однажды писал, что «в течение большей части моей жизни я был лишь мало связан с евреями и иудаизмом, а их проблемы меня мало интересовали». Его «обращение» было весьма иррационально и романтично (напоминая Бальфура): как-то в 1897 году, прочтя за завтраком отчёт о речи Герцля на первом сионистском конгрессе, он сказал жене: «Вот дело, которому я мог бы посвятить всю мою жизнь». Так в мгновение ока полностью ассимилированный американский еврей превратился в сиониста и со всем рвением новообращённого стал поносить «ассимиляцию»: «Ассимиляцию нельзя предотвратить иначе, как вновь восстановив на нашей родине центр, из которого будет распространяться наш еврейский дух».

Русские сионисты никогда не доверяли этому типичному продукту ассимиляции, который теперь всячески пытался «раз-ассимилироваться». Они презирали его вечную болтовню об «американизме», и высказывания вроде: «я пришёл к сионизму через американизм», что для талмудистов было равнозначно утверждению, что к сионизму можно прийти через «русскость», которую они собирались уничтожить. И действительно, совершенно нелогичным было проповедовать худшую форму расовой сегрегации, в то же время восхищаясь американским ассимиляционизмом, и похоже, что хитрый юрист Брандейс так никогда и не разобрался в истинном характере сионизма. Для американских сионистов он стал их Герцлем (раввин Стефен Уайз был их Вейцманом) и был столь же безжалостно выброшен за борт, когда он сыграл решающую роль.

Таково было окружение, диктовавшее свою волю президенту в годы, когда Соединённые Штаты готовились ввязаться в Первую мировую войну, и такова была цель, которая должна была быть достигнута через него и с помощью участия его страны в этой войне. После выборов Хауз стал заведовать всей корреспонденцией президента; он решал, кого президент должен был принять или, наоборот, не принять; он же указывал министрам его кабинета, что они должны были или не должны были говорить. К тому времени он уже написал и опубликовал свой удивительный роман. Он желал власти и достиг её, но он никогда не был в состоянии решить, что же ему ещё нужно. Его амбиции, таким образом, были довольно бесцельны, и задним числом он похож на героя романа другого политика, Уинстона Черчилля, о котором его автор писал: «Мотивом его действий была громадная амбиция, и Саврола (герой романа Черчилля) был бессилен ей противиться». К концу своей жизни, одинокий и всеми забытый, Хауз остро возненавидел своего «Филиппа Дрю».

Однако между 1911 и 1919 гг. жизнь представлялась Хаузу великолепной. Он обожал власть ради неё самой, и к тому же не хотел ничем огорчать своего «Рокланда» в Белом Доме: «Моим неизменным стремлением было, чтобы президент, как и все другие, на которых я хотел оказать влияние, воображали, что идеи, внушённые мною, были их собственными. По сути дела, я мог обдумать многие вещи гораздо детальнее, чем президент, и у меня было больше возможностей обсудить их, чем у него. Но никто не может быть довольным, зная что кто-то другой направляет его решения. В этом отношении все мы слишком тщеславны. У большинства людей их личное тщеславие руководит их поступками. У меня этого нет. Мне совершенно безразлично, кого будут хвалить за осуществление моей идеи. Главное — чтобы моя идея была проведена в жизнь. Обычно, если говорить правду, первичная идея исходила даже не от меня самого…»

Другими словами, кто-то «направлял» Хауза, который, в свою очередь, «направлял» Вильсона, в результате чего тайная клика в талмудистских местечках России должна была получить в свою собственность Палестину, что опять-таки не могло иметь другой цели, как создание там постоянно источника мировых конфликтов; кроме того, евреи всего мира снова должны были быть обособлены от остального человечества. Как легко было предвидеть, разрушение России и распространение мировой революции также входило в этот план.

В этот период (1913) произошло ещё кое-что, чему никто тогда не придал значения, но что заслуживает быть отмеченным в связи с позднейшими важными последствиями. В США существовала организация по названию «Бнай Брит» («B`nai B`rith», по-древнееврейски «Дети Завета»), основанная как масонская ложа исключительно для евреев и претендовавшая на то, чтобы быть «чисто американской организацией», однако она открыла свои отделения во многих странах, а в наши дни она претендует на то, чтобы «представлять всех евреев во всём мире», являясь частью того, что Кастейн называет «еврейским интернационалом». В упомянутом 1913 году одна из ветвей «Бнай Брита» получила специальные задания и стала называться «Лига против оклеветания» (Anti-Defamation League). Впоследствии она достигла необычайных размеров и власти, став чем-то вроде тайной полиции в руках еврейского «государства в государстве». Мы ещё встретимся с ней в нашем дальнейшем повествовании.

С приходом к власти Вильсона и его закулисного окружения была завершена подготовка сцены, на которой должен был разыграться первый в истории мировой вооружённый конфликт. В гигантском