Меликова решена.
Избран, однако, лозунг славянофилов:
Министр внутренних дел — граф Игнатьев. «Мечты» земцев. Вызов Игнатьевым «сведущих людей» не вызвал сочувствия земцев. Коронация (1883).
Министр внутренних дел — Толстой (во главе — Победоносцев, их поддерживает Катков), —
Восьмидесятые годы и первая половина девяностых.
Манифест 29.IV.1881 — о неуклонном охранении самодержавия.
14. VIII.1881 положение об усиленной и чрезвычайной охране.
1882 — временные правила о евреях (черта оседлости установлена).
1882 — временные правила о печати.
1 августа 1884 — университетский устав.
Преобразование военных гимназий в кадетские корпуса, правила о народных библиотеках- читальнях, воспрещение выдачи раз [личных] книг и журналов в публичных библиотеках, учреждение церковно-приходских школ.
1889.
1890. Новое положение о земских учреждениях.
1892. Новое городовое положение. Преследования крайних партий.
На докладе министра внутренних дел о (непринятом) адресе тверского земства (1894) Николай II написал: «Я чрезвычайно удивлен и недоволен этой неуместной выходкой 35 гласных губернского земского собрания».
17 января 1895 — прием депутаций. Государь прочел речь: «… Мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления; пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начало самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный покойный родитель».
Мих. Лемке. Политические процессы Михайлова, Писарева и Чернышевского (по неизданным документам). СПб., 1907 (изд. Поповой).
Было в первых пяти книгах «Былого». Здесь напечатаны (с пропусками) прокламации 60-х годов — «К молодому поколению», «Молодая Россия», «Предостережение» (по поводу петербургских пожаров 1862), «Воззвание к барским крестьянам».
Письма Пушкина с предисловием Тургенева.
Корреспонденции Зола о французском театре и поэзии.
Роман Шпильгагена.
«Внутреннее обозрение» — о войне, о бюджете, о недостатках в армии, проявившихся во время войны, о небывалом внутреннем спокойствии в России.
Некролог Некрасова (27.ХII.1877).
«Обозрение военных действий».
Комедия Потехина, статьи Ореста Миллера, Сергеевича, повесть Г. Данилевского.
Корреспонденции Е. Утина из Болгарии.
Из следующих №№ 1878 г. («внутреннее обозрение» и др.). — Наша печать была относительно свободна, не подвергалась административным карам за то, что писала, что наши («Крынковские») ружья хуже турецких (Пибоди и Мартини), что в войсках недоставало теплой одежды, что перевозка раненых на простых телегах сопровождалась многими страданиями.
Большой перерыв — праздность.
«Сборник военных рассказов 1877-78 г.», 6 тт.
Подвигов наших волна Сказкой казарменной стала.
Из этого громоздкого издания, где жизнь преобладает над словами, я беру прежде всего — только европейскую Турцию, затем — только о выдающемся (просматривая бегло).
В глазах солдат и офицеров, возвратившихся с войны, еще стоят — раны, бледные лица, возбужденные глаза, зарева, белое знамя, взвившееся при свете пылающих соломенных избушек Горного Дубняка (V, 473).
Том III, стр. 267–268. Лейб-гвардии Гренадерский полк выступил из Петербурга в следующем составе:
Штаб и обер офицеров — 52.
Строевых нижних чинов -3.150.
Нестроевых -251.
В сражении под Горным Дубняком (12 октября) выбыли из строя (убиты и ранены) около
Планы поэмы
У моего героя не было событий в жизни. Он жил с родными тихой жизнью в победоносцевском периоде. С детства он молчал, и все сильнее в нем накоплялось волнение беспокойное и неопределенное. Между тем близилась Цусима и кровавые зори 9 января. Он ко всему относился как поэт, был мистиком, в окружающей тревоге видел предвестие конца мира. Всё разрастающиеся события были для него только образами развертывающегося хаоса. Скоро волнение его нашло себе русло: он попал в общество людей, у которых не сходили с языка слова «революция», «мятеж», «анархия», «безумие». Здесь были красивые женщины «с вечно смятой розой на груди» — с приподнятой головой и приоткрытыми губами. Вино лилось рекой. Каждый «безумствовал», каждый хотел разрушить семью, домашний очаг — свой вместе с чужим. Герой мой с головой ушел в эту сумасшедшую игру, в то неопределенно-бурное миросозерцание, которое смеялось над всем, полагая, что все понимает. Однажды, с совершенно пустой головой, легкий, беспечный, но уже с таящимся в душе протестом против своего бесцельного и губительного существования, вбежал он на лестницу своего дома.
На столе лежало два письма: одно-надушенное, безграмотное и страстное… Потом он распечатал второе. Здесь его извещали кратко, что отец его находится при смерти в варшавской больнице.
Оставив все, он бросился в Варшаву. Одиночество в вагоне. «Жандармы, рельсы, фонари»… Первые впечатления Варшавы.