«Что Вас влечет на Бирюзовый склон?[112]» Лишь усмехнулся, и в душе покой: Здесь персиковый цвет[113] со всех сторон, Нет суетных людей, здесь мир иной. 727 г.
На раннем этапе (720-730е годы) Ли Бо, время от времени стряхивая чары молодой семьи, дуновения свежего ветра и благоухания нетронутой природы, обращался к средоточию своих «социальных ожиданий» — востребованности при императорском дворе. Эту мысль он нередко облекал в такую форму, что только ученые комментаторы оказались способны проникнуть за абрис прелестной картинки. В этом стихотворении они метонимически воспринимают лотос как талант, а диву-прелестницу — как императорский дворец, о котором мечтает молодой поэт.
* * * Среди лотосов я на осенней воде Засмотрелся на свежесть их и красоту, Забавляюсь жемчужинками на листе, Их гоняя туда и сюда по листу. Мою диву сокрыла небесная даль, Поднести ей цветок я пока не могу, Лишь в мечтах я способен ее увидать И холодному ветру поведать тоску. (Из цикла «Подражание древнему», № 11) 729 г.
Несомненен «внеприродный» подтекст и у этого стихотворения: надежды на то, что высокий духом и прямой по своим нравственным качествам поэт пронзит вершиной облака, за которыми сияет свет Сына Солнца-императора.
У южного окна — сосна, одна, Заросшая пушистыми ветвями, Не наступает в кроне тишина, Шумит она и днями, и ночами, Легла на корни зелень старых мхов, Туман осенний крася бирюзою. Как ей достичь вершиной облаков, Такой высокой и такой прямою? 727 г.
Через 10 лет после своего «Кабинета среди персиковых цветов», уже перевезя семью совсем в другое место, Ли Бо вновь написал о цветке персикового дерева, но совершенно в другом стиле, даже с некоторым ерничеством, так что известный комментатор Ван Ци счел это стихотворение «простоватым по языку, не в стиле Ли Бо».
Перед домом к вечеру раскрылись цветы
Волшебный персик Сиванму[114] я посажу у дома — Дождусь ли я трех тысяч лет до первого цветка! Ну, не смешон ли плод такой, что зреет слишком долго? — Сумеет ли его тогда сорвать моя рука? 737 г.
«Тема вина», достаточно распространенная в китайской поэзии, особенно у Ли Бо, не столь проста, как может показаться. Ее истоки — в стремлении к духовной чистоте и прямоте, «как у сосны». Вино создавало некое отгороженное от мира «пространство», где языки развязывались гораздо смелее, чем в чопорной атмосфере за его границами. Ли Бо чувствовал себя в Танской империи «гостем», «странником», «чужаком», и это слово «кэ» кочевало у него из строки в строку. Вино даровало свободу в компании единомышленников. Не подумайте, однако, что поэт «упивался до чертиков». То мутноватое «мицзю», которое они пили, было не крепче сегодняшнего пива. Все прочее в хмельных живописаниях — раскованная игра художественного воображения. Нередко компанию ему составляла семиструнная цинь. Ли Бо тонко чувствовал музыку, был таким мастером, что предание связало с ним романтическую историю: уже в преклонные годы юная девушка, заслушавшись лившейся из окна поэта мелодией, воспылала чувством и долго преследовала Ли Бо в его нескончаемых путешествиях в жажде открыть ему свое сердце.
С Постигшим истину пьем в горах
Мы пьем с тобой в горах среди цветов — Фиал вина, еще, еще один…
