Далеко не у всех были «шмайссеры» или гранаты; у большинства при выброске – только пистолеты и ножи. Их оружие (автоматы «шмайссер», автоматические винтовки, маузеры с телескопическими прицелами для снайперов) спускали в отдельных контейнерах.
Рацион парашютистов включал в себя «утолители жажды» и энергетические таблетки типа бензедрин; сухари; шоколад; шприцы с ампулами для подкожного впрыскивания кофеин – натриевого салицилата для снятия усталости [42].
Они были в отличном настроении при взлете; в ночь перед днем «Д» парашютистам выдали пиво и коньяк, и они пели старые величественные элегические немецкие песни.
Подполковник фон дер Хайдте, командир 1–го батальона 3–го парашютного полка, немецкий офицер с поэтической жилкой, сказал Максу Шмелингу, немецкому боксеру, который был одним из его людей, когда тот пожаловался на сильную диарею: «Ты можешь сообщить о своей болезни, мой дорогой друг, когда мы попадем на Крит. Наш медицинский персонал летит вместе с нами» [43].
В транспортных самолетах, летевших над синим Эгейским морем, молодые лица были напряженными, решительными. В некоторых Ю–52 группы из 13–15 человек пели «Песню парашютистов»:
Над Критом последовали команды: «Приготовиться к прыжку».
Люди осмотрели вытяжные стропы парашютов, укрепленные на идущем по всей длине фюзеляжа тросе, и двинулись к двери.
«Тени от наших самолетов простирались как призрачные руки над залитыми солнцем домами», – писал барон фон дер Хайдте [44].
Парашютисты прыгали с очень малой высоты – 300–400 футов. Небо расцвело разноцветными куполами: черными – у солдат, фиолетовыми или розовыми – у офицеров, белыми – у груза оружия и боеприпасов, желтыми – у груза с медицинскими принадлежностями.
Это было первое сражение, дикая схватка малых подразделений, человека с человеком, почти не контролируемая обеими сторонами.
Вид маленьких висящих фигурок под раскрывающимися куполами был «невыразимо зловещим», потому что каждый летящий человек нес с собой смерть – свою или чужую.
Даже приземлившись, они были в пределах досягаемости, и стрельба из винтовок и пушек «Брена» достигла кульминации. Некоторые уже в воздухе стреляли из своих «шмайссеров». Парашютисты приземлялись в террасных виноградниках, с шумом опускались сквозь мирные оливковые ветви на дворы домов, на крыши, на открытые поля, где короткие стебли ячменя не могли их скрыть. Многие нашли себе могилу там, где коснулись земли [45].
«Залитая солнцем арена для этих молодых людей различных рас была экзотической… рощи лимонов, олив, апельсинов… живые изгороди из серо – зеленых гротескно очерченных агав, кактусы высотой с человеческий рост… Горы, козы и овцы. Утыканный шипами чертополох, молочай и колючий ракитник, скопления алеппских сосен, каменных дубов и сучковатых оливковых деревьев» [46].
Так началось сражение.
Операция высадки десанта на планерах и с парашютами всегда вносит в сражение безумные схватки и длящуюся часами «дикую суматоху» с обеих сторон. Для обороняющихся и их противников высадка десанта означает, что нет ни флангов, ни тыла; враг может быть везде, а «фронт» – кольцевым. В первые часы любой высадки упорядоченный контроль почти невозможен; командование переходит к командирам малых подразделений; бой жесток – передышки не просят и не дают.
Так было и на Крите.
Планеры бесшумно опустились около 8:15—8:45 утра. Около 45–50 из них – возле аэродрома Малама, большинство в высохшем русле реки Тавронитис, другие рассеялись дальше к востоку. Часть их потерпела крушение; один при последнем приземлении превратился в горящий воздушный факел; другой был сбит противовоздушным орудием «Бофорс» на спуске; многие были изрешечены пулеметным огнем и стали гробами для своих летчиков, но большинство из этих больших птиц, с коробчатыми фюзеляжами, с изогнутыми ветвями оливковых деревьев крыльями, с рваными пробоинами в фюзеляжах, сбрасывали с себя тяжело вооруженных людей с мотоциклами, огнеметами, минометами [47]. Наступательный полк сразу выполнил две поставленные перед ним цели: он захватил батарею противовоздушных орудий «Бофорс» (40–мм), расположенную в устье Тавронитиса (у артиллеристов были винтовки, но не было патронов), и мост через реку с некоторыми позициями у западной стороны аэродрома.
Но планерная группа, которой было поставлено задание захватить доминирующую местную высоту – 107 (около 300 метров) – для контроля над взлетно – посадочной полосой, понесла тяжелые потери от 22–го новозеландского батальона и не справилась с задачей. Уже в первые часы боя большинство немецких командиров отделений были убиты или ранены.
Среди дыма, пыли и шума сражения появились Ю–52, летевшие ниже угла поражения тяжелыми зенитными орудиями, и сбросили парашютистов. Но некоторые тесные группы самолетов представляли собой легкую мишень для зениток «Бофорс».
«Можно было видеть, как снаряд разбивал самолет, и оттуда, словно мешки с картошкой, вываливались тела» [48].
Парашютисты приземлялись среди и около новозеландских и греческих позиций, одни – близко к заданным районам, другие, в суматохе сражения, – далеко от своих целей.
Восточная часть немецких клещей, которые должны были сомкнуться на аэродроме Малама, была сброшена далеко от заданной позиции, и большинство ее парашютистов приземлились среди новозеландцев или в пределах легкой досягаемости их пушек.
«Внезапно они оказались среди нас… пара ног появилась в ветвях ближайшего оливкового дерева. Они были прямо над нами. Вокруг меня трещали винтовки. У меня был автомат, и все это походило на стрельбу по уткам», – сообщал капитан Уотсон [49].
Была «ужасная паника». Командир одного новозеландского батальона за несколько минут убил пятерых немцев; батальонный адъютант застрелил двух, не поднимаясь из – за стола.
Близ и вокруг Модиона, где новозеландцы создали полевую гауптвахту, парашютисты приземлялись десятками. Лейтенант У.Дж. Дж. Роуч, командир центра, выдал все имевшиеся ружья заключенным и взял их на охоту. Они убивали немцев и пополняли свое вооружение захваченным у нацистов оружием. Вокруг домов в пригородах Модхиона, где немцы приземлялись на плоские крыши и грязные улицы, греки, а также новозеландцы набрасывались на них. «Критяне, женщины, дети и даже собаки, использовали любое оружие, кремневые ружья, захваченные у турок сотню лет назад, топоры и пики», – пишет Кларк [50]. Их вооружение значительно пополнилось еще до исхода дня, когда Ю–52, выполняющие миссию допоставки, сбросили немецкое оружие прямо в руки обороняющихся.
Командир одной артиллерийской батареи сообщал: «Один немец застрял лишь в 25 ярдах от нас, в винограднике. Сделано несколько выстрелов, но может быть, он просто затаился. Артиллерист Макдональд снимает наше беспокойство: он приближается с другой стороны, идет прямо на немца и говорит: «Не смотри так на меня, ты понял, ублюдок?» – и совершает соответствующее действие. Другой бедняга получает свое в воздухе. Его парашют запутывается в ветвях оливкового дерева, и он умирает, прислонившись к скале; его руки подпирают голову – как будто он о чем – то размышлял в момент, когда его настигла смерть. Мертвые немцы везде – парашюты путаются в деревьях и еще трепещут на ветру…» [51].
Восточные клещи немцев, нацеленные на Малам, оказались разбиты еще до полудня. На всем пути от Модиона до аэродрома были рассеянные группы немцев, прячущиеся в домах, лежащие на земле в оврагах или в кустах или укрывающиеся в сточных канавах, но это не была единая управляемая группа. Угроза была создана к западу от Тавронитиса, где часть наступательного полка высадилась нетронутой и удерживалась у западной части аэродрома.
Немецкие парашютисты «Центра», или специальные силы «Марс», при высадке сильно рассеялись вокруг Ханьи, сконцентрировавшись в районе Галатас – Тюремная долина вдоль дороги в Аликану и на полуострове Акротири (доминирующем над заливом Суда) и южной части Ханьи. Начало этого наступления ознаменовалось дурным знаком. Генерал Зюсманн, командующий 7–й воздушной дивизией и специальными силами «Центр», и члены его личного штаба погибли на острове Айина, «находясь ввиду Афин», когда в
