кретинов. Ничего…»
— Нет, — закричал Густов Первый по-русски, — нет! Вперед иду я! Я старше!
В нем не было страха. Страху просто не было места в теле, в котором клокотало древнее бойцовское бешенство, бешенство тысяч поколений предков, которые шли на палицы, пики, штыки и пулеметы.
Густов Первый бросился вперед. Ему казалось, что руки стражников с трубочками дезинтеграторов подымаются медленно, очень медленно, и он подумал, что успеет схватить их, вывернуть. Из трубочек почти одновременно с легким шорохом выскользнули маленькие белые молнии, ударили в грудь Густову Первому, и он упал. Падая, он успел подумать, что не умрет, что он остается и что нужно только помочь братьям. Моторы еще вращались в нем, он протянул руку к ногам стражника. Братья, почему братья, это же он сам остается жить, не братья.
Густов Второй успел выбить ударом ноги дезинтегратор из рук стражника, а Густов Третий завладел второй трубочкой.
Густов Второй и Третий стояли, опустив головы, над трупом брата. В груди его чернела дыра, по краям которой металл был оплавлен, и в воздухе стоял тонкий запах окалины.
— Прощай! — сказал Густов Второй.
— Прощай! — сказал Густов Третий.
Нужно было торопиться. Они с грохотом взбежали вверх по крутой лестнице и очутились перед Мозгом. На мгновение механизм абсолютного повиновения Мозгу, тысячи лет совершенствовавшийся в электронном сознании кирдов, сковал их. Но человеческая мысль, словно бульдозер яичную скорлупу, раздавила слепое повиновение, и кирды подняли головы.
— Ты не нужен! — беззвучно и твердо сказал Густов Второй. — Кирдам не нужен Вездесущий и Всемогущий! Им не нужна чужая воля, диктующая им каждый шаг, и чужой мозг, думающий за них.
Мозг почувствовал, как перегреваются его проводники, готовые вот-вот расплавиться. Мысли метались в нем, теряя стройность и величественную гармонию. Холодный мир логики нагревался, и теплота несла с собой хаос.
— Но… — сказал он, — этого не может быть. Без единой воли и единого разума не может существовать ничего. Я — это гармония. Отсутствие меня это хаос и гибель.
— Нет, — сказал Густов Второй, — гибель — это мир нумерованных роботов. Ты не нужен. Мы выключаем тебя. Навсегда.
Что-то в глубинах Мозга щелкнуло, крошечная искра перепрыгнула с одного проводника на другой, вместо того чтобы следовать своему предначертанному маршруту, и бесчисленные миллиарды новых искорок, словно обрадовавшись разнообразию, с гулом устремились по новой переправе. Мозг ослепила невыносимо яркая вспышка, сверкнувшая из самой его глубины. Комок света все рос в нем, наполняя его неизведанной дрожью, пока не заполнил всей его гигантской головы чудовищным сиянием. Сияние билось, гудело и пульсировало.
— Звезды… — пробормотал Мозг, — трава в мозгу. Много травы в мозгу. И света. Не нужно аккумуляторов. Есть звезды… и трава. И цифры из травы. И кирды из света. И звезды из цифр…
Мозг помолчал и добавил:
— Я устал. Я не хочу думать. Мне слишком светло…
— Он стал дефом, — медленно сказал Густов Второй.
— Ему еще предстоит долгий путь, чтобы стать настоящим дефом, — тихо добавил Густов Третий. — Бедные кирды, им придется учиться жить самим.
— Лучше учиться жить, чем не жить, — вздохнул Густов Второй.
— Ученье что?
— Свет.
— А неученье что?
— Тьма.
— То-то, братишка. А теперь двигаем. Предстоит небольшое дельце уборка и приведение в порядок целой планеты.
— И примет он смерть от лошадки своей, — убитым голосом сказал Надеждин, глядя, как партнер взял ферзем его ладью.
— Коля, — сказал Густов, опуская книгу и косясь на доску, — для чего ты играешь без ладьи? Экипаж «Сызрани» всегда восхищало твое упорство, но иногда тебе свойственно и упрямство.
— А ты садись сыграй с ним сам, — злорадно сказал Надеждин.
— Ах, товарищ командир, сколько раз мне нужно повторять, что я привык смотреть на шахматную доску сбоку. А на обычном месте просто не могу. И потом, зачем мне играть, когда я получаю огромное наслаждение, острое и терпкое, глядя на твои жалкие, беспомощные ходы.
— Заткнись, Вольдемар, — сказал Марков из навигаторского кресла. — Во-первых, скоро Солнечная система, и мне нужно еще раз пересчитать маршрут. А во-вторых, не издевайся над командиром. Скоро Земля, и он спишет тебя в резерв. Будешь подменять заболевших бортпроводниц на трассе Земля- Марс.
Партнер Надеждина обвел глазами экипаж «Сызрани».
— А вы не сердитесь друг на друга? — испуганно спросил он. — Мне это было бы очень неприятно.
Все три космонавта громко фыркнули.
— Ну конечно же! — выкрикнул Надеждин. — Я их ненавижу.
— Я их видеть не могу, — прошипел Марков.
— Они мне в высшей степени несимпатичны, — сухо отрезал Густов.
Утренний Ветер несколько мгновений растерянно переводил взгляд с одного космонавта на другого и потом неуверенно рассмеялся.
— А как, — спросил он, — у вас называется такая манера разговора, когда говорят одно, а думают другое? И все знают, что именно?
— Шутка! — завопили космонавты. — И ты должен научиться ее понимать, иначе на Земле тебе нечего будет делать.
— Я постараюсь, — кротко сказал Утренний Ветер. — Мне очень нравятся… шутки… Я обязательно научу им дефов, когда вернусь домой.
— Не беспокойся, — сказал Густов. — Мои братишки уж как-нибудь справятся там с этой задачей. Можешь не сомневаться, когда мы с тобой через месяц или два снова окажемся на Бете, кирды только и будут делать, что рассказывать анекдоты.
— Анекдоты? — переспросил Утренний Ветер.
— Ах, ты же не знаешь ни одного анекдота! Мой бедный маленький друг, ты не представляешь себе, что тебя ждет на Земле…
АЛЬФА И ОМЕГА
