смеет так обращаться к шефу. Сделать ему замечание, что ли… Но Евгений Викторович, похоже, и сам заметил Костино недоумение, потому что повернулся к нему и сказал:
— Костя, привыкай к странной мысли, что и я, и наш болезный президент — это в сущности один и тот же человек. Мысль, конечно, непростая и привыкнуть к ней не так-то просто, но нужно, иначе такая каша заварится… А для порядка, и уж обязательно на людях, ко мне придется обращаться Евгений Викторович, а к нему, — он кивнул на оригинального Петра Григорьевича, — Петр Григорьевич.
— Слушаюсь, шефы, — покачал головой Костя и добавил про себя: ну и ну, это ж надо такое придумать.
Дорога назад оказалась почему-то более свободной, и они быстро катили к Москве. Умом всё это Костя, разумеется, понимал, сколько они с шефом на эту тему переговорили, но почему-то никак у него не получалось думать о Евгении Викторовиче как о шефе, ну никак. Не мог он в душе поделить Петра Григорьевича с молоденьким самозванцем, как бы его ни называть.
Шеф у него мог быть только один.
Костя посмотрел в зеркальце. Этот с русой бородкой, не то аналитик Женечка, не то еще один Петр Григорьевич, всё ощупывал себя, доставал что-то из карманов, клал обратно, качал головой. Гм, оно и немудрено, и в чужом доме не сразу освоишься, а уж о новом теле и говорить не приходится. Ну и ну, это ж надо придумать такое… Он чуть не врезался в затормозившую перед ним «газель» и одернул себя, заставляя сосредоточиться на дороге. Еще не хватает разбиться после всех этих фантастических событий…
Ставший уже привычным за последние недели зуд снова охватил Петра Григорьевича. Если и не Петра Первого, то хоть Петра Григорьевича первого, добавил он, внутренне усмехаясь. Умирать не хочется никогда, но было бы поистине нелепо испустить дух сейчас, не оставив завещания, не переведя на своего двойника акций, не передав ему руководство компанией. Вот был бы праздник для достопочтенного господина Фэна и его Юрия Степановича, вот был бы пир для целой стаи адвокатов, которые бы год обильно кормились, чавкая от жадности и деля его наследство. Нет уж, извольте пировать на других костях. Он достал телефонную книжечку из кармана, нашел нотариуса, услугами которого постоянно пользовалась его компания, и набрал по мобильному его номер.
— Ананий Исакович? Добрый день. Это ваш постоянный клиент Илларионов из «РуссИТ». Спасибо, не очень. Поэтому-то хочу вас просить срочно составить мое завещание. Нет-нет, ко мне приезжать не нужно. Во-первых, я еще, слава богу, более или менее на ногах, а во-вторых, мне не хотелось бы, чтобы кто-нибудь знал о нем. Пока вы его, разумеется, не огласите официально уже после… Я приеду к вам в контору, но только назначьте мне точное время, а то мне, признаться, долго сидеть трудно. Завтра в полдень? Отлично, спасибо большое. До завтра.
— И то правильно, — улыбнулся Евгений Викторович и погладил бородку. — А то оставишь своего двойника на бобах. Без бабок и вообще-то жить непросто, а уж двойнику…
— Хватит ёрничать. — Хоть и сидел рядом с ним его двойник, его, так сказать, душа в заветной лире, он же сам, в сущности, но почему-то он уже начал раздражать его. Так, как сам он себя никогда не раздражал. А чем? Не бородкой же и не развязностью. В конце концов, их диалог это, в сущности, мысли одного человека, и всё же, всё же… Ну никак не мог он заставить себя смотреть на Евгения Викторовича как на себя. Умом-то он, конечно, всё понимал, но одно дело — умом, а другое — всем своим естеством. А это естество как раз восставало и не желало видеть в другом человеке себя. Да, память у обоих может быть и одна, но страдает-то он один, умирает-то он один. А этого для особенности более чем достаточно. И вообще, гусь свинье, как известно, не товарищ, особенно если гусь ходит, подпрыгивая от избытка сил, а свинья кряхтит от потери сил и еле ползает… Точнее, доползывает, сколько осталось…
А может, вдруг догадался он, дело не только в его особенности. Может, все-таки саднит его совесть хоть немножко. И хоть Евгений Викторович скорее жертва, чем сообщник, самим своим существованием он уже постоянно напоминал ему, что он сделал. Затихла вроде его совесть на какое-то время, а на самом деле… Убил же он ни в чем не повинного человека, так называй, эдак, но убил. Какая разница, что не нож ему в сердце всадил или не подстрелил, как куропатку, а нажал на кнопку «делит» — стереть. Суть-то та же.
Он не заметил, как задремал, но что дремлет он — понял сразу, потому что перед ним опять стояла Танюшка и как-то незнакомо смотрела на него. Никогда она на него так не смотрела. Конечно, и ссорились они, и попрекали друг друга, и кричали, и шипели — всякое бывало, живые ведь люди, но вот так — никогда. Недоуменно как-то, неодобрительно, что ли…
Сон прервал мобильный.
— Петр Григорьевич? — спросил его незнакомый мужской голос.
— Он самый. С кем имею честь?
— Это я имею честь, и, пожалуйста, не спрашивайте, откуда я знаю номер вашего мобильного телефона. Это, скажем так, маленький профессиональный секрет. Меня зовут… ЮЮ.
— Это что, имя такое?
— Какая разница, имя, кличка или псевдоним. Мне бы очень хотелось поговорить с вами…
— Простите, но я…
— Я, наверное, неловко выразился. Я уверен на сто процентов, что и вам было бы оч-чень интересно поговорить со мной.
— На какую же тему, господин ЮЮ? — Петр Григорьевич уже начал терять терпение.
— На тему вашего заместителя Юрия Степановича.
— А точнее? Я знаю, что он мой заместитель.
— Точнее — о его слежке за вами и некоторых его планах.
— Его?
— Его и того, кого он называет «заказчик». Я, конечно, догадываюсь, кто этот заказчик, но вам всё это будет понятнее после разговора.
— Ну что ж, господин ЮЮ, не спорю, вы меня заинтересовали. Когда мы можем увидеться?
— Да хоть сейчас.
— Отлично. Куда мне подъехать?
— Я в центре. Наслаждаюсь осенним солнышком в скверике около памятника Пушкина на Страстной.
— Поразительно. Просто мистика какая-то.
— В каком смысле?
— Неважно. Долго объяснять… Как я узнаю вас?
— Надеюсь, никак. Зато я вас узнаю. Столько уж изучал и вашу фотографию и вас лично, хотя и издалека…
— Прекрасно. Буду там минут через двадцать.
ЮЮ не торопясь обошел скверик, стараясь не пропустить ничего подозрительного. Конечно, не должен вроде этот Петр Григорьевич приготовить ему какой-нибудь нежелательный сюрприз в виде мента или двух. И заинтересован он в этом не был, и вряд ли смог бы организовать ловушку за четверть часа, даже если б хотел. Потому и назначил ему свидание практически сразу.
Научила его жизнь и осторожности и расчету. Тем более что год на зоне, считай, за два идет. Как на фронте. Да ведь и сел-то он только по доверчивости и наивности. Когда всё рухнуло в одночасье после развала Союза, и остался он, совсем еще зеленый юнец, с маманей на руках и без копейки, заметался он. А мечись не мечись — работы никакой не было, а была бы — и там зарплату тогда платили после дождичка в четверг, и то не в каждый… Да и какую работу он мог найти, когда только-только школу кончил, оглянуться не успел. А тут сосед по лестничной клетке Алексей Парамоныч. Отставник. Говорил — подполковник. Всегда в кителе, но без погон. И грудь полна разноцветных планок. Как-то встретил его подполковник и говорит:
— Юлька, ты всем этим рекламам, которые сулят в одночасье озолотить человека, не доверяйся, всем этим фондам, трастам, Эмэмам мавродиевским. Обдурят как миленького. Мне вот дружки по Афгану
