— Распишитесь, пожалуйста здесь и вот здесь, где отмечено галочкой. Спасибо. И с этой минуты ваше завещание вступает в силу со всеми, разумеется, условиями, которые в нем оговорены.
— Спасибо. Вот деньги. И маленькая просьба: попросите кого-нибудь из ваших сотрудников позвать моего водителя. Он в машине. Синий «лексус», он прямо у вашего входа стоит. Пусть он поднимется сюда и поможет мне добраться до машины.
Вот, собственно, и всё. Напряжение последних дней медленно, как воздух из пробитой шины, выходило из него. Но оно же, похоже, и заставляло его двигаться и действовать. Потому что теперь у него оставалось лишь одно желание: оказаться в своей постели и закрыть глаза. Ничего больше не удерживало его на этой грешной земле, и впервые он почувствовал, что действительно не боится смерти, что даже не прочь тихо уплыть туда, где нет болей и забот. Где не нужно тратить последние капли сил на бесконечную жизненную суету. Он и отплывал, чувствуя, как один за другим рвутся с тихим печальным треском швартовы, что удерживали его суденышко у пристани…
Он по звуку шагов понял, что в кабинет вбежал Костя.
— Шеф… Хотите, я донесу вас до машины? — И столько было страха в Костином голосе, что Петр Григорьевич почувствовал, как слезы собираются у него на глазах.
Он лежал в своей кровати и думал о том, что все-таки зря он сказал Гале и о приближающейся смерти, и о завещании. Человеком она была по существу довольно простым, но зато обладала поразительным чувством такта, прямо звериным чутьем каким-то. Не сказал бы ей ничего, сидела бы она сейчас около него и, может, даже положила бы ему сейчас руку на лоб. И от руки исходило бы спокойствие. А теперь… Она ж понимает, что теперь все ее проявления чувств будут казаться фальшивыми. Купленными и оплаченными. За пять миллионов долларов целая комната плакальщиц тут же набежала бы. В кровь передрались бы, кому положить руку на лоб умирающему. Так бы завыли хором, что весь дом сбежался…
Чего уж говорить. Сам виноват во всем. Купил себе красивую бабу и считал, что она уже за одно это с утра до вечера лить слезы от умиления должна. Ну, да ладно… Поздно спохватился. А что чудилась она ему расчетливой затаившейся хищницей, выжидающей своего часа, так этим, похоже, он подсознательно сам себя оправдывал. Не смог дать ей ни близости, ни нежности и за то корил не себя, а ее. Так было удобнее, так уж устроены люди-человеки. Что говорить…
Как там, интересно, этот с бородкой. Этот… Дурак, это ж я. Какую ж, однако, глупость он сделал, что, так сказать, раздвоился. Нужно было бы просто переселиться в тело аналитика. Заснуть с этим дурацким шлемом на голове в хибарке удельнинского гения, заснуть Петром Григорьевичем Илларионовым и проснуться тем же Петром Григорьевичем, только в другой шкуре, помоложе и поздоровей. А так с этим двойником расщепилось его «я» на две части. И не поймешь кто есть кто. Во всяком случае, он-то уж точно не здоровый байбак с бородкой. Байбак-то, поди, дрыхнет сейчас преспокойно в квартире аналитика, а он терзает себя вещами, на которые ответа нет. Нет, что ни говори, а человеческое самосознание, свое «я» — куда более тонкая вещь, чем кажется с первого взгляда. И ни на каком калькуляторе на две идентичные половинки его не разделишь… Ну, да ладно, долго хоть ломать голову над этим не придется. Как это в дурацком каком-то стишке? Ага: недолго мучилась старушка в высоковольтных проводах, ее обугленная тушка с тех пор на птиц наводит страх…
Сон как назло не приходил, спасительный сон, в котором только и можно было теперь жить, потому что явь быстро становилась мучительным кошмаром. И все-таки Галя вошла к нему. Но почему-то не одна, а шла она под руку с Ананием Исаковичем, нотариусом, и оживленно о чем-то говорила с ним. Что могло значить только одно — он все-таки заснул. Потому что Ананий Исакович — человек порядочный, и профессиональная этика никогда не разрешила бы ему обсуждать с кем-нибудь завещание своего клиента, даже с вдовой. Но позвольте, почему вдовой, когда он еще… Надо сделать Ананию выговор… Впрочем, зачем? С нотариусом все дела он уже закончил, как, впрочем, и со всеми остальными. Кроме себя, кроме себя…
Часть вторая
ПОСЛЕ
9
Петр Григорьевич медленно обвел взглядом собравшихся в его кабинете сотрудников.
— Уважаемые коллеги, — сказал он, — я собрал вас, чтобы сообщить о серьезных изменениях, которые очень скоро коснутся всех нас. — Ишь ты, заметил он, как все напряглись. — Дело в том, что я тяжело болен… Раньше в некрологах в таких случаях писали: после тяжелой и продолжительной болезни… У меня, коллеги, к сожалению, не гастрит, а рак, и рак, вышедший, так сказать, на финишную прямую и рвущийся к ленточке. — Он слабо улыбнулся и поднял руку. — Не надо ничего говорить. Мы все взрослые люди и всё понимаем. И я в ваших чувствах не сомневаюсь. Потому что старался по мере сил быть справедливым. А если ненароком кого и обижал подчас, прошу прощения. Главное, что вы должны усвоить, — это то, что болезнь и мой уход с поста ни в малейшей степени не должны коснуться компании. Поэтому я хотел представить вам нового президента компании, который с сегодняшнего дня будет руководить «РуссИТ». Ишь ты, опять заметил Петр Григорьевич не без злорадного удовлетворения, как они все уставились на Юрия Степановича и как сам Юрий Степанович непроизвольно приосанился и выпрямился в своем кресле.
— Мы с новым президентом провели не один час, обсуждая все дела компании. А компания сейчас переживает важнейший период. Или мы с помощью нашего бывшего Вундеркинда, а ныне Якова Борисовича Свирского сделаем прыжок буквально в заоблачные высоты ИТ-бизнеса, или так и останемся маленькой провинциальной компанией, так сказать, отверточным производством, собирающим компьютеры из импортных деталей. Учитывая всю важность работы руководимой им лаборатории, я своим последним приказом назначаю его вице-президентом «РуссИТ» по исследованиям и внедрению новых идей в производство.
Все повернулись к Яше, который сидел, не шелохнувшись. Молодец, подумал Петр Григорьевич, хватило у него ума не превращать этот торжественный — как ни крути — момент в балаган. А то от него всего можно было ожидать. Мог, например, вскочить, заложить по-наполеоновски руку за борт пиджака и начать галантно раскланиваться направо и налево, плавно поводя перед собой воображаемой треуголкой.
— А президентом компании станет хорошо знакомый вам человек, — Петр Григорьевич посмотрел на своего зама и заметил с едва скрываемым злорадством, как тот, уже не сдерживаясь, начал расплываться в улыбке. — Это наш молодой, но достаточно подкованный в ИТ-технологиях Евгений Викторович Долгих, прошу любить и жаловать. Как когда-то говорили в подобных случаях: король умер, да здравствует король!
На мгновенье тишина в кабинете стала такой физически ощутимо плотной, что, казалось, она должна была тут же взорваться. Она и взорвалась оживленными голосами, недоуменными взглядами на Евгения Викторовича, мгновенной бледностью Юрия Степановича, который молча встал и, пошатываясь, вышел из кабинета. Один только новый вице-президент, казалось, нисколько не удивился, подошел к новому президенту и с улыбкой пожал ему руку.
— Вот, собственно говоря, и всё, коллеги, для чего я вас собрал сегодня. Думаю, вы все это не раз еще будете обсуждать между собой. Желаю всем успехов. Евгений Викторович, задержитесь, пожалуйста, на минутку.
Когда они остались вдвоем, Петр Григорьевич подошел к новому президенту и улыбнулся ему:
— Ну, как ты на новом месте и в новом тельце? Спал-то хоть хорошо?
