— Я догадываюсь, что я Евгений Викторович. Ты мне все-таки объясни, почему ты отказался от испытаний! Ты же знаешь, что компьютер почти готов, что кое-кто за него не только какими-то паршивыми и придуманными правами пожертвовал бы, мешок бабла выложил бы. А ты вдруг со своими правами! Никого проверка на полиграфе не ущемляет ни в каких правах, а у него, видите ли, аллергия на них! — Евгений Викторович снова подмигнул Свистунову. — Ну, долго будем в молчанку играть, а? Эх, старого доброго КГБ на вас нет, они бы вам быстро разъяснили, где у кого какие права. Съездил бы следователь разок-другой по морде, и ты, выплевывая выбитые зубы, сразу увидел бы, у кого какие права. Идите, Свистунов, и подумайте еще раз. Или вы пройдете проверку, или мы вынуждены будем просто уволить вас. Сидеть и думать, что у вас там действительно на уме — это, простите, не наша забота. Да и времени на детсадовские уговоры у нас уже нет. Всё. Идите.
Свистунов вышел из кабинета. Раздраженный голос Евгения Викторовича скомандовал из динамика внутренней связи:
— Анна Николаевна, сделайте мне, пожалуйста, кофе.
Анна Николаевна сочувственно посмотрела на Свистунова, который совсем по-детски тер скатанным в комок платком глаза, и он понял, что связь, наверное, и не выключалась, и Анна Николаевна слышала всю сцену в кабинете. Он горестно вздохнул и, опустив голову, побрел к выходу. Ну и Свистун, думал он о себе, изо всех сил стараясь не расплыться в гордой улыбке, кто бы подумал, что у тебя еще и актерский талант прорежется. Ну, в Художественный, может, и не взяли бы, но в любом сериале уж точно бы сыграл.
— Юрочка, — позвонила во время обеденного перерыва Анна Николаевна Юрию Степановичу, — может быть, ты зайдешь ко мне вечерком?
— Аня, — раздраженно ответил он, — я же просил тебя не звонить мне в офис даже по мобильному. По-моему, я это доходчиво объяснил.
— Я знаю, знаю, мой милый, но мне что-то нужно тебе срочно рассказать…
— Что? Что ты соскучилась?
— Не шути так. Нет, сегодня шеф устроил настоящую взбучку Свистунову… Ну, этому полненькому из лаборатории… Интересен не факт взбучки, на то и начальство, чтобы давать взбучку, а вот из-за чего…
— Хорошо, Анюта, — сказал Юрий Степанович внезапно потеплевшим голосом. — Часов в семь или в половине восьмого.
— Хорошо, Юрочка. А может быть, ты останешься… Я приготовила твои любимые картофельные драники со сметаной.
— Я бы с удовольствием… но… жена, ты же понимаешь, мы сто раз обсуждали всё это с тобой. Вот когда…
— Я понимаю, милый.
Юрий Степанович снял пальто, и Анна Николаевна, даже не подставив привычно щеку для поцелуя, тут же аккуратно повесила его на плечики. Господи, подумал Юрий Степанович, какое счастье, что у него хватает ума успешно защищаться от Аниных картофельных драников и неукротимой страсти к плечикам и пластиковым мешкам на молниях, в которых все ее вещи висели в шкафу. Иногда ему казалось, что останься он у нее на день, она, нафаршировав его драниками, засунула бы его в большой пластмассовый мешок и повесила на прочных деревянных плечиках в шкаф.
— Так что там случилось? — спросил он. — За что он ругал Свистунова?
— Ты представляешь, за то, что парнишка отказался проходить испытание на… сейчас вспомню, как это называется… ага, полиграфе.
— А при чем тут полиграф?
— Он отказался из-за того, как я поняла, что это, по его словам, нарушает его гражданские права.
— Ничего не понимаю. А для чего сама проверка-то?
— Евгений Викторович сказал, что сейчас, когда работа над новым компьютером подходит к концу, многие бы отдали всё, чтобы узнать, как он устроен. Поэтому-то он решил проверить всех сотрудников лаборатории. Не появились ли у кого-нибудь из них подозрительные контакты.
Юрий Степанович почувствовал зуд охотника. Он еще не совсем понимал, кто здесь на кого и за чем охотится, но зуд положительно был, даже до кончиков пальцев доходил. И похоже было, что не зря он тогда говорил этому выскочке, что в отличие от него знает всё об ИТ-бизнесе. Может быть, не зря он говорил себе, что еще неизвестно, на чьей улице будет настоящий праздник, кто будет запускать фейерверк и кто будет заказывать музыку.
Да, конечно, у выскочки была эта дурацкая пленочка, это его козырь, тут не поспоришь, но какое это может иметь значение, когда «РуссИТ» сменит хозяина и даже неизвестно в таком случае, как компания будет называться. Да и будет ли она вообще. Ведь не сама компания нужна Фэну, а патенты. Уж от такой услуги, от такого поистине царского подарка китаец отказаться не сможет. Такое ему и во сне не снилось. Надо только подумать, как обезопасить себя, какие условия поставить Фэну и как их оформить, чтобы ни один комар, даже китайский, носа не подточил. А то ведь ищи потом ветра в поле. Простите, достопочтенный Юрий Степанович, скажет он, вежливо покачивая блестящей лысиной, а вы-то здесь при чем? Договаривались? Что-то я не помню, чтобы мы с вами о чем-то договаривались, вы меня очевидно с кем-то спутали… Нет уж, теперь и мы ученые, хоть Конфуция вашего не знаем, лаптем щи хлебать не будем. Так-то, досточтимый господин Фэн.
Молодец, Анюта, в припадке благодарности подумал он, вот уж кто не продаст и не предаст.
— Ань, знаешь, может, я и правда рискну. Останусь на ночь. Конечно, старая дура будет ворчать, но, может, оно и к лучшему. Сейчас позвоню ей, а то она все морги обтрезвонит. — Он хмыкнул. — В тщетной надежде, что я уже там, с номерком на ноге… К этому всё шло…
— Правда? — просияла Анна Николаевна. — Я прямо как чувствовала, выстирала и нагладила твою пижаму. На кровати разложена. А вдруг, думаю, останется сегодня…
— Давай твои божественные драники. Капля чего-нибудь такого крепенького у тебя найдется?
— Для вас, Юрий Степанович, в этом доме всегда найдется то, что вам сейчас нужно. Коньяк или водочки? Есть еще горилка с перцем.
— Не будем обижать братьев малороссов, какие б там политические споры не велись, ставь, мать, горилку…
Ну что ж, силки расставлены. Кто в чьи попадет, он ли в Фэновы или Фэн — в его — это уже другой вопрос. Чьи силки лучше замаскированы, лучше расставлены и в лучших местах. Сейчас остается только ждать. Ждать и думать о Гале. Как он удержался тогда, когда нес ее после похорон на руках к ее кровати, удержался от того, чтобы прижать ее к себе и нащупать пальцами ее позвонки, этого знать не дано никому. Хорошая баба, баба в самом лучшем смысле этого слова. И как Петя, я, мы сразу этого не поняли, не почувствовали этого. И нужны были какие-то импульсы, оставшиеся от Женечки при пересадке мозгов, чтобы почувствовать ее естество, почувствовать ее скрываемую сексуальность, страх перед жизнью, столичной жизнью, которая представала перед этой простой, в сущности, девчонкой из Рыбинска, надо думать, далеко не самой лучшей своей стороной. У каждой столицы есть изнанка, а Москва, как ему порой казалось, была одной сплошной изнанкой. Попробуй не потеряться в ней и не потерять себя. Немудрено, что Галя была так скована с мужем. Был он для нее, похоже, последним спасательным кругом в этом опасном и холодном жизненном море. И смертельно она боялась выпустить его из рук. Потому что выпустишь — и уж точно не выплывешь. Хоть на панель иди. Да и там-то тоже, наверняка понимала она, никто никого не ждет с хлебом-солью. Особенно в тридцать пять. Там своя конкуренция и своя иерархия.
И сейчас она, бедняжка, должна испытывать этот страх остро, как никогда. Она-то наверняка понимает или как минимум смутно догадывается, какая охота может начаться за ней сейчас, когда она, одинокая красивая молодая женщина, осталась хозяйкой роскошной в несколько миллионов долларов квартиры в центре Москвы. И как ей помочь? Конечно, самое простое было бы ему вернуться на место перед японским петухом, место, которое Петя освободил для него. Строго говоря, на свое место к своему петуху.
