глазах изменился: и спокойнее стал, и мягче. Они на Петра Григорьевича как на святого молятся, только что портрет его в красный угол еще не повесили. И вообще, если бы не Петр Григорьевич, сидел бы он сейчас как пить дать где-нибудь в Мордовии в колонии общего режима и шил брезентовые рукавицы под выцветшим плакатом «На свободу с чистой совестью»… От того, что Петр Григорьевич рассказал ему накануне, на сердце ему словно защелку какую-то повесили — болело оно. Так жалко ему еще никогда никого не было. Прямо завыл бы от горя, как собака. Он, наверное, и был по натуре собакой, потому что только собака может быть так привязана к хозяину, как он к шефу.
Петр Григорьевич показался ему немножко оживленней сегодня, и он вкратце доложил ему о том, что уже успел.
— Может, — предложил он шефу, — все-таки посадить в коридоре у палаты хорошего человечка. Это организовать совсем не трудно. У меня есть старые знакомые, да и в отделении, которое убийством Даши занимается, тоже есть хорошие ребята.
— Думаю, Костя, — пожал плечами Петр Григорьевич, — что пока до штурма больницы дело не дойдет. Поезжай в офис и постарайся выяснить, знает ли кто-нибудь о моем диагнозе.
— Слушаю, шеф.
Днем в палату к Петру Григорьевичу зашел главврач Борис Васильевич.
— У меня к вам одна просьба, — сказал ему Петр Григорьевич.
— Слушаю.
— Проследите, пожалуйста, чтобы о моем диагнозе посторонние люди не знали. Это для меня очень важно, не столько лично, сколько для компании.
— Понимаю, — кивнул главврач и добавил с плохо скрытой обидой в голосе: — Уверяю вас, у нас персонал вымуштрован, врачебная тайна для нас отнюдь не абстрактное понятие, и всё, что касается пациентов, за пределы больницы не выходит и выйти не может.
Поразительно, почему-то заметил Петр Григорьевич, как у него изумительно выглажена рубашка. И усмехнулся про себя. Как часто он, однако, останавливает в последние дни внимание на пустяках. Прячется, должно быть, за ними от более серьезных вещей. Никогда раньше не подумал бы, что могут ничтожные пустяки быть человеку неким утешением.
— Спасибо, Борис Васильевич, очень надеюсь на вас. Иначе… — Он специально не закончил фразы, и главврач, кажется, почувствовал невысказанную угрозу. Он медленно кивнул и с видом подчеркнуто оскорбленного достоинства вышел из палаты.
Сразу после обеда в палату к Петру Григорьевичу вошел Гурген Ашотович.
— Как самочувствие, дорогой мой?
— Дышу еще.
— И слава богу. Вот, держите, — он протянул больному несколько отпечатанных листков.
— Что это? Набросок моего завещания?
— Ну, Петр Григорьевич, вы меня радуете. Узнаю ваш прежний юмор. Нет, до завещания еще дело не дошло, да вы его и без меня составите. Это вам советы по меню. Хотя, строго говоря, особых ограничений в еде я от вас не требую, но лучше не перегружать и без того ваш нагруженный желудочно- кишечный тракт. Кроме того, здесь указаны дозы того препарата, что я вам назначил. Если почувствуете тошноту, попробуйте старый дедовский способ — полстакана ледяной водички. Не поможет — попробуйте таблетку мотилиума. Болеутоляющее я вам тоже выписал, ну и снотворное. Пока этого достаточно. Да, чуть не забыл, — добавил Гурген Ашотович, — вот вам телефон человека, который очень хотел бы встретиться с вами. — Петру Григорьевичу показалось, что ничего доктор и не думал забывать и все эти рекомендации просто ширма для чего-то другого. — Держите.
— И по какому же поводу ваш знакомец хотел встретиться со мной?
— Понятия не имею, — для выразительности доктор даже покачал головой и театрально развел руками, отчего манжеты его голубой рубашки вылезли из-под халата.
— Простите, Гурген Ашотович, что-то, сдается мне, вы со мной в кошки-мышки играете. Вы давеча сами говорили, что это ваш знакомый, а теперь и понятия не имеете, зачем я ему.
— Не имею, — почему-то сразу нахохлился врач. — Просто просил он меня устроить с вами встречу. А на какой предмет — не знаю.
— Гм, и вы, зная меня и то, в каком я состоянии, советуете мне встретиться с ним? Так? Правильно я вас понял?
— Вы что, хотите, чтобы я честное пионерское дал или на библии поклялся? Да, я Семена, Семена Александровича знаю давным-давно. Лет пятьдесят, наверное. Учились в школе вместе. Хотя вижу его нечасто. Человек он, скажу вам прямо, довольно странный. Но что именно заинтересовало его в вас — не знаю и знать категорически не желаю, — врач даже слегка повысил голос.
— Боюсь, Гурген Ашотович, автора детективных романов из вас не получится. И знаете, почему? Потому что хорошему детективщику нужно заранее продумать все вопросы и ответы. Так, чтобы казались они естественными и убедительными. Вот сейчас я вас спрошу: а откуда это ваш знакомец знает о моем существовании и тем более о моей болезни? А? В выпуске новостей по телевизору сообщалось? Да не волнуйтесь вы так… Ведь я это…
— Я вас не понимаю, — пробормотал Гурген Ашотович, и желваки на его щеках угрожающе прокатились под кожей. — Я ведь вас не уговариваю…
— Уговариваете что сделать? Может, ваш друг хочет, чтобы я субсидировал постройку приюта для бездомных собак?
— Собак? При чем тут собаки? — почему-то разволновался доктор и недоуменно развел руками.
— Да ни при чем. Это я так, к слову. Тут как раз один такой собаколюб недавно по телевизору за это ратовал. Боюсь, мне как-то сейчас не до бродячих собак. Так что, простите…
— Ну, смотрите. Позвольте вам только намекнуть, что, может быть, вы сами не менее него можете быть заинтересованы во встрече. Если не более. Всё, Петр Григорьевич, больше не пытайте меня. С вашего разрешения я побегу, у меня, между прочим, кроме вас ведь и другие больные есть. Завтра утром выписывайтесь. Здесь вам делать больше нечего.
Такое было впечатление у Петра Григорьевича, что прекрасно Гурген знал, что от него хочет этот таинственный Семен Александрович. Знал и явно чего-то боялся…
Ну что ж, надо позвонить. Попытка — не пытка. Он набрал данный ему доктором номер.
— Ну, — нетерпеливо рявкнул кто-то в трубку, — кто там?
— Семен Александрович?
— Я, я.
— Это пациент Гургена Ашотовича Петр Григорьевич.
— А? Какой пациент? Гургена? А, да, да. Конечно. И что же вам, простите, нужно от меня?
— Прощать вас пока еще не за что. Из слов Гургена Ашотовича я понял, что это не я вами интересуюсь, а вы — мною.
— Что? Я? А, да, да. Конечно. Простите. Я, знаете, когда работаю, вообще перестаю что-либо соображать. Хотя, если честно, и когда не работаю, тоже мало что понимаю. Да-да, так мы о чем?
— Это я у вас хотел узнать.
— Сейчас сосредоточусь, старый осел…
— Это вы обо мне?
— О себе. Всё, я вернулся в наше измерение. Вас, если я правильно запомнил, Петром Григорьевичем звать?
— Совершенно верно.
— Ну что ж, если вы выделите мне толику вашего драгоценного времени, у нас может состояться ин- те-е-ресный разговор. Хотя предупреждаю вас заранее, что, скорее всего, вы решите, что перед вами клинический идиот. Что, если честно, может быть и не так уж далеко от истины.
— А все-таки о чем…
