историческим фильмам, которые он смотрел в пору двухнедельной службы в видеопрокате. Африканские безделушки, что-то индийское и какая-то еще дребедень которую он вроде бы видел в фильме Куросавы. Все вперемешку. Все стили перепутались, образуя нечто совершенно необычайное. Это было... Что это было? Мозаичный узор вселенной. Гобелен в частном пользовании. Музей для одного посетителя. Как в 'Гражданине Кейне'[3], вспомнил Парис. У этого Кейна был личный музей. Вообще этот Кейн был одинокий, жалкий недотепа.
Парис бродил туда-сюда, ища Белого Подонка. Из комнаты в комнату, из комнаты в комнату. Комната, набитая книгами. Комната с бильярдным столом. Наконец в комнате с большим кожаным диваном и баром – только диван и бар, больше ничего – Парис обнаружил Белого Подонка.
Без преамбул:
– Выпить хочешь?
– Да. Конечно.
Белый Подонок выгреб из бара две бутылки 'Дьюарз' – Парису и себе. Он выгреб их так, как будто это были две бутылки пива.
Парис открутил крышку и хлебнул 'Дьюарз'.
Белый Подонок сделал хороший большой глоток. Для него это и было пиво.
Парис:
– Ты удивился, что я не знаю, кто ты такой, а должен знать.
– Да, должен.
– И кто ты такой?
Белый Подонок еще раз изумленно посмотрел на Париса. Он посмотрел на него чуть ли не с благодарностью, как будто ощущение анонимности было приятно и неожиданно – как первый поцелуй.
Он двинулся к двойным дверям, остановился, снова посмотрел на Париса и еще раз сухо осклабился. Замешательство, драматическая пауза, означавшая: 'Готов?'
Парис кивком ответил на немой вопрос.
Белый Подонок распахнул двери.
По всей комнате – вдоль четырех стен, от пола до потолка, на полках и в шкафах, каждый дюйм пространства был занят, забит, завален и загроможден статуэтками, наградами, значками, дипломами, призами... Золотые диски, платиновые диски, мульти-платиновые диски, 'Грэмми', разнообразные музыкальные награды США... Наград было столько, что они уже утратили всякий смысл, и их не вешали бережно на стену и не расставляли с видимостью порядка на полке, а просто раскидывали по углам. Даже не клали. Их бросали – причем бросали крайне небрежно.
Парис подошел к одному вставленному в рамку аттестату мультимиллионных продаж, который был, по всей видимости, получен в самом начале и удостоился почетного места на стене.
Надпись гласила: 'Воля инстинкта'.
– Ты в этой группе играешь?
– Я лидер-вокалист.
Парис смотрел на него безучастно.
– Ян Джерман.
Еще безучастней.
– Ты что, никогда меня по MTV не видел?
– Не знаю. Может, и видел. Эти белые волосатики для меня все на одно лицо. Да и вообще вся эта контркультура уже протухла. Только не обижайся.
Надменно:
– А ты сам-то чего слушаешь, рэп, наверное?
Так же надменно:
– Нет, я не слушаю рэп. Почему если негр, то сразу рэп?
Парис вышел в другую комнату, с диваном и баром, сделав на ходу несколько глотков 'Дьюарз'.
– Если ты такая понтовая рок-звезда, почему ползаешь по Голливуду в три часа утра? – наседал Парис.
– Я на тусовке был. Ну, развезло слегка. – Ян стоял за баром. Он открыл еще бутылку. – У меня сегодня день рождения.
– Поздравляю.
– С чем тут поздравлять? Мне ж двадцать пять стукнуло.
– И что?
– Что?
– Да, что? Тебе двадцать пять. Что с того?
Ян нашел простодушие Париса крайне занимательным – так прикованный к письменному столу ученый нашел бы человека, не умеющего считать, 'ужасно забавным'.
– Видишь ли, в двадцать пять ты ближе к пятидесяти, чем ко дню своего появления на свет.
