ни она, ни учитель не могли разобрать. Она брала свою тетрадь, становилась рядом с учителем и придумывала что-то, а он записывал за ней. Потом она шла с этой тетрадью на свое место, списывала (или, скорее, срисовывала) это и сдавала учителю. Он говорил, что это, без всякого сомнения, ее сочинение, ведь сначала она писала его сама, потом сама пересказывала написанное, потом сама списывала; получалась хорошая работа, и он спокойно мог выставить за нее четверку.
На каждом экзамене учитель сидел с Ирис в хозяйственном помещении. Перед ней лежал листок с вопросами, другой был у учителя. Он читал, что там было написано, рассказывал ей и формулировал вопросы разными способами, придумывал истории, которые могли дать ей путеводные нити и пытался разговаривать с ней. Часто ему удавалось вытянуть из нее кое-что, имевшее отношение к вопросу, тогда он быстро записывал это. Когда все вопросы были таким образом проработаны, она получала листок и списывала все, что он написал ей. Так продолжалось на каждом экзамене, и учитель со спокойной совестью ставил ей четверку.
Нельзя утверждать, что девочка особенно развилась в интеллектуальном отношении за время обучения в пятом классе. Она по-прежнему не могла следовать прямым инструкциям и нельзя было ожидать от нее, что она сама, без напоминания, снимет или наденет верхнюю одежду, пойдет в столовую, или встанет в очередь, если никто не даст ей указаний. Напротив, иногда у нее бывали «вспышки» или она дольше застревала в стереотипиях.
Наступили летние каникулы, и все дети, которые раньше собирались на нашем дворе, выросли, приехали на лето дети из городов, в окрестных дворах появились трудные подростки из специальных школ, но все свободное время они проводили у нас, приходили девушки, которые интересовались дядьями Ирис, они катались на лошадях, участвовали в уборке клевера, многие приходили из-за мальчиков, но у них всегда был удобный предлог — покататься на лошадях.
Это лето было не похоже на другие. Мы уже не играли так, как раньше. Юноши собирались в кружок и разговаривали о чем-то, чего девочка не могла понять. Раньше все были как бы в одной атмосфере. Девочка могла рассматривать картины и входить в них, сидя за столом в коровнике или на мешке с сеном, свернувшись на сеновале или в какой-нибудь машине. Она сидела в комбайне или на коленях у кого-нибудь на тракторе, она сидела с папой на его скамеечке на скотном дворе, и т. д., но теперь этого как будто больше не было.
Она шла к папе и спрашивала: «Что они делают?» Он долго думал, кто такие «они» и что «они» делают. Прошло две недели, она повторяла эту фразу снова и снова, и, наконец, он услышал ее, проследил за ее взглядом и понял, о чем она спрашивает. Он был радостно удивлен, там стояли юноша и девушка, они смотрели друг другу в глаза, говорили о чем-то, улыбались и, казалось, были влюблены друг в друга, и папа понял, что Ирис заинтересовали люди и контакт.
Он тотчас начал рассказывать ей о том, как все устроено в жизни, об отношениях мужчины и женщины, о рождении детей, но от этого девочка не становилась умнее. Она только смотрела на них и говорила свое: «Что они делают?» Папа прекратил свои объяснения и начал размышлять, как сделать так, чтобы она поняла это. Он воспользовался своей старой стратегией, зеркалом, ведь, благодаря зеркалу, она стала немного понимать о «я», «ты», «мы», и он научил ее видеть себя саму и свое тело и надеялся, что зеркало поможет ей понять и это.
«Посмотри, как делают эти девочки, потом подойди к зеркалу и потренируйся делать так же, и, может быть, у тебя появится какое-то ощущение того, что они делают».
Девочка стала подходить ближе и принималась бесцеремонно глазеть на парочки, которые оказывались в ее поле зрения. Часто они злились на нее, но каждый раз ей удавалось что-то подсмотреть, тогда она подходила к зеркалу и упражнялась. Она смотрела на себя, ближе, ближе, в глаза и видела только множество вещей в атмосфере и застревала на этом. Папа входил и замечал, что она снова потеряла себя, и начинал показывать «ты» и «я», пока она не возвращалась обратно. Он спрашивал, как делают другие девочки, и она показывала. Потихоньку у нее получалось «делать так же», у нее не появилось никакого ощущения того, как нужно это делать, но у нее получалось выглядеть, как обычные девушки. Папа узнавал, у кого она брала то или иное поведение и часто покатывался от хохота, но он понимал, что никто не догадается, что это только имитация, и он поощрял ее к дальнейшим упражнениям.
Целый год она продолжала упражняться, потом папа решил, что пора «выходить» и проверять свое умение на практике. Она получила задание попробовать свои чары на окрестных мальчиках и принялась за его выполнение. Они только стонали и спрашивали, что за глупости взбрели ей в голову. Однажды в гости пришла одна семья, там был один юноша, и Ирис исполнила весь свой репертуар. Он заинтересовался ею, и они немного «поиграли», но он захотел поймать ее и поцеловать, и тут включилось старое поведение, ведь она освоила только первую ступень и не знала, что делать, когда она приведет к желаемому результату.
Папа считал, что очень трудно, с одной стороны, научить Ирис обычным образцам социального поведения, ритуалам и т. д., и, с другой стороны, ей самой научиться нормам, кодам и тончайшим нюансам совместной игры с противоположным полом, где девушка должна знать, когда следует сказать: «Нет». Этой игре в кошки-мышки невозможно научить того, у кого нет хороших знаний о коммуникации между людьми. Он был вынужден придумать какую-то разновидность кода, которому бы она легко могла следовать.
Танцевать девочку научили рано, и, танцуя, она принимала близость, примирялась с тем, что кто-то держит ее, привыкала к этому и позволяла вести себя в танце. Папа решил, что она должна поехать с «мальчиками», т. е. с тремя дядьями и с трудными подростками из окрестных дворов, на танцы. Мама вынула одежду, одела ее нарядно и модно, обратила ее внимание на внешний вид, сказала ей, как вести себя красиво. У мамы было хорошо развито чувство прекрасного, она могла судить о цветах и моделях, и она видела, что подходит Ирис.
Изнутри мир казался Ирис новым. Не то чтобы старый мир перестал существовать, но казалось, что он каким-то образом изменился. Она не знала, что это было, но он стал таким же суетливым и запутанным. Раньше она искала какой-нибудь уголок, качели, место, где она могла смотреть по-своему, сидеть и по- своему участвовать в происходящем, в сущности не включаясь в него, и входила в состоние «здесь и теперь», но это больше не получалось, это было неинтересно, как будто какой-то магнит притягивал ее все ближе и ближе к этому запутанному, суетливому и болезненному состоянию, которое было невыносимо, в котором нельзя было оставаться и из которого нельзя было исчезнуть.
Наступила осень, начались занятия в школе. Все было таким же и в то же время другим. Внутри нее было что-то, совершенно новое, что-то непонятное, которое все время влекло ее в атмосферу другого. Это становилось противным и внушало страх. Ее, мир, который, был светлым, наполнился демонами, черными и пугающими. У нее появилось новое поведение, «вспышки», иного рода, с ней стало трудно, она снова лишилась возможности управлять своим поведением.
В школе дела шли лучше. Атмосфера учителя была такой чудесной, такой спокойной, такой умиротворяющей. Он стоял перед ней, и из его рта, текли слова, слова, которые создавали красивейшие картины и узоры, наполняли все ее существо, будили ее чувства, она словно снова оказывалась дома. Она стала все лучше и лучше отвечать на уроках. Не сразу, она что-то бормотала с минуту, он улавливал и формулировал главное, и это было правильным и понятным для нее.
Перемены стали другими, все по-прежнему выходили из класса, она тоже, но в коридоре происходила эта девчоночья-мальчишечья игра, где девочки, важничали, а мальчики поддразнивали их, это было, тоскливо и тяжело для нее. Тогда она шла к младшим мальчикам, они все еще часто играли вместе, в футбол и другие игры, и она могла быть с ними и по-своему участвовать — они играли вокруг нее. Мальчишки обнаружили, что она хорошо бьет в цель, и когда они играли в гандбол, они ставили ее напротив цели, и она била по мячу.
У девочки начался переходный возраст. Она выросла физически, у нее появилась грудь, начались менструации, изменилось сознание. Мама объяснила ей, что такое спать с кем-то, что это значит, что от этого могут появиться дети. Она объясняла и объясняла, показывала на женщин с большими животами, показывала на младенцев. У Ирис не было никаких чувств по этому поводу, ей казалось, что это ее не касается, но она предчувствовала, что скоро ей нужно будет это знать.
Когда ей было девять лет, у нее появился младший брат, а она тогда неприязненно относилась к маленьким детям. Папа учил ее держать ребенка на коленях, носить его, смотреть на него, пока неприятные
