Прошло некоторое время, прежде чем я окончательно пришел в себя и понял, что меня спасла чудесная случайность. Однако я был чересчур напуган, чтобы радоваться. Содрогаясь от ужаса, я выбрался на скалу. От муравья не осталось никаких следов. Его чертежи исчезли вместе с ним. Великое открытие, сделанное Эрауэком, никогда не станет известным науке.
Я провел несколько часов, неподвижно сидя на скале и глядя в безмолвные морские пучины, поглотившие премудрое создание. Эрауэк, несомненно, обладал большими познаниями по всем отраслям позитивных наук, чем все наши ученые, вместе взятые.
Внезапно меня осенила ужасная мысль: а что, если осьминог, переварив свою добычу, вернется на скалу за мной? Каждую минуту можно было ожидать нападения ужасного хищника. Во всяком случае, Эрауэк не мог оказаться вкусной и сытной пищей. Проголодавшись, чудовище, естественно, должно было подняться на скалу за новой добычей. Бесшумно протянуты на скалу цепкие отвратительные щупальцы — и второй небесный турист последует за своим товарищем в подводное царство.
Однако на мое счастье спрут не вернулся. К вечеру я различил на горизонте дымок приближающегося парохода. Сердце радостно забилось. Я начал усиленно сигнализировать. Меня заметили. С наступлением темноты я уже находился на борту доброго старого парохода «Королева Виктория», совершающего рейс между Ливерпулем и Монтевидео. Матросы поглядывали на меня искоса, видимо принимая за выходца с того света. В ответ на вопросы капитана я рассказал какую-то фантастическую повесть о потонувшей яхте и погибших сокровищах. Как и следовало ожидать, мои слова не внушили ему особенного доверия, тем более, что я распространялся о путешествии по Индийскому океану, в то время как в действительности находился посреди Атлантического. К счастью, капитан, оказавшийся сердобольным человеком, согласился доставить меня в Ливерпуль.
В ту же ночь я заболел острой нервной горячкой, во время которой то и дело бредил муравьями- гигантами и кричал, отбиваясь от нападений осьминога. Однако никто не обратил особого внимания на мой бред. Мне был оказан внимательный уход, и я вскоре поправился. Когда я впервые вышел на палубу, пароход проплывал мимо Канарских островов. Мой странный вид, изуродованное лицо и необычайный характер моего бреда — все это вызывало немало подозрений у капитана и команды. Особенно их поражало, что я никогда не отвечал вслух на задаваемые мне вопросы. Прошло немало времени, прежде чем я отвык от беззвучного языка муравьев и привык к звуковой речи. К счастью, при мне не было моих записок, которые я бросил в воду при приближении парохода, во избежание всякого рода расспросов и подозрений.
Итак, мне удалось сохранить свою тайну. Без сомнения, эти честные моряки не поверили бы моим необычайным рассказам. Не было оснований порицать их за это, так как я был уверен, что встречу подобное же недоверие и в научных кругах, где с таким подозрением относятся ко всему яркому, молодому и талантливому.
В середине мая я благополучно прибыл в Ливерпуль. Я выдал капитану чек на свой банк, хотя он и отказался от вознаграждения, с лукавой улыбкой уверяя меня, что всегда рад оказать услугу джентльмену, очутившемуся в тяжелом положении. Кажется, он принял меня за политического преступника или за беглого каторжника; во всяком случае, он был бесконечно далек от истины.
Приехав в Лондон, я нашел там все по-старому. Этот дурак Стевенс в свое время разболтал направо и налево о моем таинственном отъезде, и в городе ходили обо мне самые невероятные слухи. Дело дошло даже до газетной полемики. К счастью, Хезерингтон, с которым я виделся накануне отъезда, высказался в мою пользу. Он был уверен, что я отправился в Парагвай, и истолковал мое внезапное исчезновение, как своеобразный маневр со стороны путешественника-одиночки, желающего сохранить строгое инкогнито в опасных странах, которые ему предстояло исследовать. Версия Хезерингтона понравилась публике.
По прибытии в Лондон я послал Хезерингтону письмо, в котором давал ему подробнейший и весьма правдоподобный отчет о своих мнимых похождениях в Парагвае. Особенно распространялся я о своих политических интригах. Хезерингтон не замедлил довести до сведения почтеннейшей публики о новых похождениях неугомонного Джинкса.
Одно время в обществе много обо мне говорили. Затем разговоры замолкли. За мною окончательно утвердилась репутация смелого исследователя и опасного политического интригана. Хезерингтон не раз острил насчет моего пристрастия к отдаленным уголкам земного шара. Я мрачно усмехался в ответ на его шутки. Я хорошо знаю Хезерингтона: это уравновешенный, здравомыслящий человек, с огромным горизонтом и твердо установившимся мировоззрением. Воображаю, что бы он сказал, если бы услыхал о моем посещении самых отдаленных уголков нашей Солнечной системы в компании гигантского муравья! Путешествие пешком по Парагваю, конечно, интересное и в достаточной степени захватывающее времяпрепровождение, однако оно покажется детской забавой по сравнению со странствованием по марсовым пустыням и фантастическим турне по Солнечной системе.
Однако мое здоровье было весьма расшатано в результате испытанных мною ужасных лишений. Желая восстановить силы, я удалился из Лондона в то очаровательное местечко, где впервые увидал зеленую машину. Там, в тишине, на лоне природы я занялся записыванием своих невероятных, но тем не менее правдивых приключений. Друзья считают меня мрачным и нелюдимым; однако я убежден, что каждый из них сделался бы таким же, как я, если бы на его долю выпали подобные жестокие испытания. Все пережитое на Марсе оставило неизгладимый след в моей душе. Жизнь в значительной степени утратила для меня интерес. Я нередко пускаюсь в самые мрачные размышления о судьбе человеческого рода. Без сомнения, мои сообщения будут встречены с недоверием. Я к этому готов, так как знаю, что большинство людей всецело занято своими микроскопическими интересами и неспособно постигнуть чудеса мироздания. В нашей науке до сих пор господствуют рутина и сектантство; каждый ученый упрямо держится за свои личные гипотезы и склонен до бесконечности полемизировать со своими собратьями. Однако я решил пренебречь всеми насмешками, которые обрушатся на мой правдивый отчет, и выпустить его при первой возможности в свет. В конце концов, какое дело до мнения самодовольных невежд человеку, который отправляется в опасное путешествие с тем, чтобы из него не вернуться. Какое-то предчувствие говорит мне, что я встречу смерть в дебрях Эквадора. Побывав в другом мире, более культурном, чем Земля, я тем самым оказался вырванным из рамок привычного людям миропонимания; я глядел на вещи с совершенно иной точки зрения; все человеческие ценности были мною переоценены; для меня больше не существует фетишей и идолов; беспощадная логика муравьев помогла мне сорвать маску культуры с лица современного европейца, и на меня глянуло лицо дикаря.
Я уже ничего не жду от будущего; вся моя жизнь в прошлом. Что для меня людское мнение? Голос пустынь и дебрей вновь зовет меня. Скоро я вернусь в девственные леса Южной Америки. Кто знает, может быть, мне предстоит перед смертью открыть таинственные города инков?
Сейчас, пробегая эти страницы, я вновь переживаю все описанные мною события, и мне становится больно при мысли о том, что я никогда не увижу своего дорогого спутника, безмолвного свидетеля моих восторгов, надежд и отчаяния — зеленую машину.
Она навеки погребена на дне Атлантического океана. Там, в вечном мраке, среди безмолвных коралловых рощ, лежит это изумительнейшее из человеческих изобретений, и только бессмысленные глаза спрута таращатся на него.
Я сижу на террасе, глядя на сосны, четко вырисовывающиеся на фоне закатного неба.
Как раз на этом месте три года тому назад я столкнулся с великим изобретателем, беззаветно отдавшим свою жизнь в жертву науке. Мои мысли сейчас с ним; и в честь покорителя пространства я невольно восклицаю: «Слава, слава тебе, безвестный герой! Спи спокойно в своей могиле!»
Подписано:
Артур Сэвэдж Джинкс.
31 июля 19… г.
В ночь, когда я окончил свой отчет, я сделался свидетелем странного явления. Дело было так. Окончив свою работу, я был охвачен теми эмоциями, которые, как известно, испытал историк Гиббон по завершении своего труда «Закат и падение Римской империи». Чтобы немного развлечься, я взял свой телескоп и принялся наблюдать планету Марс. С новой силой нахлынули на меня волнующие воспоминания, и я провел всю ночь у телескопа. Кто бы мог поверить, что эта спокойная и безобидная с виду планета населена такими ужасными и могущественными существами?
Правду говорят, что «наружность обманчива». Неожиданно мне пришли в голову грозные слова
