И его глаза стали такими же,
Как у крокодила.
Теперь он тоже не мог их сомкнуть.
ЧАСТЬ Шестая
…вымысла ее историй
20
Отец лежал в гробу, руки скрещены на груди, в скрюченных пальцах застыла красная роза. Мама стояла у гроба и говорила с пришедшими пособолезновать соседями. Она кивала, называла его смерть божьим промыслом и не плакала. В черном она выглядела безупречно.
Я не видел Билли с тех пор, как прочитал последнее письмо. Я устраивал похороны, успокаивал Анну, нянчил ребенка, ухаживал за мамой, пытался вернуть доверие Сэма, — на это уходило все мое время. Несколько раз я стучал в дверь Билли, но ответа не было. Он просто исчез. Но меня это не особенно волновало. Неожиданно для себя я избавился от влияния Билли. Он перестал быть частью меня. Я освободился от него.
Сэм помогал мне пережить травму похорон. Он постоянно находился рядом, а его мать поддерживала меня шутками и рассказами о своих новых любовниках.
— Ему всего сорок пять, — делилась она, — просто младенец. Теперь меня будут обвинять в растлении малолетних.
Так шли часы, все повторялось бесконечно, и у меня возник соблазн забыть, что что-то вообще произошло, что-то изменилось; и я был заворожен этой иллюзией до тех пор, пока не увидел отца, застывшего в гробу, словно загадочное ископаемое.
Это мой отец, думал я. Эта тень, этот призрак, который никогда не был для меня реальным человеком, просто кем-то, кто называл меня сыном, кем-то, кого я называл отцом. И теперь я смотрел на него, впервые по-настоящему смотрел, разглядывал его лицо: мешки под глазами, морщинки в уголках глаз, седые волосы, легкую залысину, большой широкий нос, шрам над левой бровью. Откуда у него этот шрам? Он ни разу не упоминал о нем. В гробу отец выглядел хрупким и беспомощным, как кукла. И это был человек, который любил мою мать, целовал ее, ласкал, вставлял напряженный член в ее ждущее влагалище. Этот человек любил меня, носил меня на руках, когда я был маленьким, целовал меня в лоб, говорил со мной, укачивал меня и любил, любил меня, любил.
Я думал обо всех мыслях, теснившихся в его черепе, бесчисленных миллионах нитей, из которых была соткана его история. Все они были сложены там, в ожидании, что их выскажут, но сейчас их голос умолк навсегда. Потому что однажды ночью, когда отец лежал в постели, погруженный в свои сны, сгусток крови меньше ногтя на моем мизинце, меньше воробьиного сердца промчался кометой по созвездию его тела и остановился в голове, чтобы погасить его, как лишнюю звезду.
И теперь у этого чудесного существа, у этого человека, который был моим отцом, вытащили и исследовали мозг, разрезали внутренности, зашили рот и задний проход; его распотрошили, распороли, высушили, заштопали, загримировали.
Позже, когда я стоял у могилы и думал о том, какой сложной была его жизнь, я понял, что не могу вспомнить, как звучал его голос. Что у него была за походка, как от него пахло. Даже его лицо становилось все более смутным, менее отчетливым — затуманенные очертания глаз и губ, колеблющиеся передо мной, как на нечетком снимке. И его надгробный камень будет серым и крепким, с именем и датами, окончательным, как любой финал.
21
Мама переехала к Анне. Сестра была искренне ей рада. После смерти отца их отношения улучшились. Они разговаривали друг с другом. Мама говорила со Стивом. Стив все больше времени проводил дома, играл с Гарретом. А я не расставался с Сэмом.
— Рано или поздно они все равно начнут цапаться, — говорил я. — Это не может продолжаться вечно.
— Не будь таким циничным, — отвечал Сэм.
— Может быть, я и циник. Но я знаю их лучше, чем ты. Знаешь, я всегда думал, что мама очень сильная. Но ее подкосила смерть отца. Странно, как все изменилось. Всю жизнь она жаловалась на него. А теперь его не стало, и она полностью опустошена.
Я думал об Анне, бьющей Гаррета, о Стиве, боящемся все пропустить, и понял, что они попросту потеряли свое ощущение истории. Они уничтожили собственные сюжеты. Многочисленные нити их жизни опутали их паутиной. Я понимал, что им необходимо найти смысл в собственном прошлом, отыскать там что-то, некий секрет, смутный шепот, что-то, что придаст их историям последовательность и смысл. Если это произойдет, паутина вновь станет кружевом, и они смогут снова рассказывать свои истории. Они восстановят будущее из кусочков прошлого, и все станет чудесным и ясным.
— Порой трудно понять, что нам нужно, — сказал Сэм.
Я поцеловал его.
— Мне нужен ты.
Он потрогал крокодила на моем пиджаке.
Несколько раз я забирался в дом, где жил Билли. Крокодилы по-прежнему были на стенах, словно ритуальные рисунки пещерного человека, но он — мой Билли Кроу — исчез. Все фотографии исчезли, и единственное, что у меня осталось — это его письма и снимок безымянного мальчика.
Как-то вечером я вернулся от Сэма домой и обнаружил письмо, поджидавшее меня на столике в прихожей. Сердце замерло. Я сразу узнал этот почерк. Я поднялся наверх. Вскрыл конверт.
Мой дорогой Доминик,
одна история кончается, начинается другая. Теперь я живу очень далеко отсюда и рассказываю людям истории о том, как я писал тебе письма, полные лжи. Но и это тоже неправда. Не совсем. Видишь ли, история Дэвида и Тео Блю в каком-то смысле все-таки правда. Неважно, что на самом деле ничего этого не было. Это миф, сказка, как все в жизни, и ты можешь лишь догадываться о ее смысле.
А ведь все так просто началось, правда?
Однажды ты нашел мою собственную старую фотографию, сделанную, когда мне было семнадцать. И вокруг этого снимка я сплел аллегорию образов и обманов. Посмотри на этот снимок внимательно, ты увидишь, что это я. Я так сильно изменился, но глаза остались прежними. Возможно, окажись она цветной, ничего вообще бы не случилось.
У меня осталась твоя фотография, которую я сделал. На ней заметна моя фотография, которую сделал ты.
Я стоял перед дверью Гаррета. Ему опять не удавалось заснуть. Мама укачивала его, рассказывая истории о ее муже, моем отце, его дедушке, торговце фруктами.
— …и твой дедушка находил удивительных насекомых в ящиках с бананами и ананасами. Ох, он был таким тихим человеком. Все еще удивлялись: 'Как это такой нежный человек не боится этих ползучих гадов'. Но он был очень смелый, и выбрасывал всех этих насекомых. А когда он приходил домой, уставший, у него всегда был для меня подарок — ананас или дыня или еще что-нибудь экзотическое. От него пахло яблоками
