потерял их. Деньги на новую пару вычли из моей зарплаты. Но мне было все равно. — Папа Бритва разволновался, ему не хватало дыхания. — Шорты ужасно воняли. Но мне было все равно. Они были частью его. Частью моего Троя Фламинго.
— Успокойтесь, — сказал я. — А то у вас опять температура подскочит.
— Да… да, ты прав. Что-то мне жарковато. Ты не мог бы принести еще холодной воды, Карадог?
Осторожно, стараясь не обронить журнал, я встал и подлил Папе Бритве воды.
— Спасибо, — он сделал глоток. — Я тебе страшно надоел, знаю.
— Нет, — я уселся снова. — Совсем нет. Честно. Я рад, что вы рассказываете мне эту историю. Так что же случилось дальше? У вас была коробка, полная кусочков Троя Фламинго и вы хотели стать его другом…
— Но этого вполне достаточно! — воскликнул Папа Бритва. — Как ты не понимаешь? В конце концов я уже не хотел никем ему быть. Ни другом. Ни любовником. Ничего. В один прекрасный день я понял, что единственное, что мне нужно, это моя коробка. Я вовсе не хотел Троя. Я перестал чувствовать себя подавленным и одиноким. Коробка полностью меня удовлетворяла. Я серьезно, Карадог. Полностью.
— А при чем здесь серебряная шкатулка?
— Ах, — вздохнул Папа Бритва, — это последняя часть истории. Как-то раз я пошел в…
Его прервал стук входной двери и мамин голос: 'Я дома'. Мы услышали, как она поднимается по лестнице и влетает в комнату.
— Ну, как наш больной?
— Ох, дорогая моя, — сказал Папа Бритва. — У вас из-за меня столько хлопот.
Мама цокнула языком и открыла окно.
— Топор можно вешать. Пойдем, Дог. Поможешь обед приготовить. — Она окинула Папу Бритву оценивающим взглядом. — Вы можете есть?
— О, да, — сказал он. — Мне намного лучше.
Перед тем, как спуститься к маме, я заскочил в свою комнату и запихнул журнал под матрас.
— Ну как он? — спросила мама, когда я спустился.
— Нормально, — ответил я. — Почти все время спал.
— От него больше проблем, чем он заслуживает.
— Кинжал вернулся, — сообщил я.
— Правда? — произнесла она тихо. — Вел не говорила, что он приедет. — Значит, теперь ее не будет видно. Ты ведь знаешь эту парочку. То скандалят, то милуются. В любом случае, она не захочет меня видеть. Дня три, по крайней мере.
Этим вечером Папа Бритва ужинал у себя комнате. Сначала я хотел расспросить его про Троя Фламинго и про то, что было в серебряной шкатулке, но потом передумал. Лучше, когда мамы не будет дома. Так что вместо этого я снова спрятал журнал под рубашку и пошел к Ллойду.
Вел открыла дверь.
— Он дома, ты знаешь, — улыбнулась она.
— Знаю.
— Кинжал! — позвала она. — Смотри, кто пришел!
Отец Ллойда появился на лестнице, голый по пояс и в черных шортах. — Чего орешь? Я ведь не на другом конце света. — Он взглянул на меня. — Проходи, Дог.
Я поднялся по лестнице.
Кинжал упражнялся с гантелями, он взмок от пота. Его грудь поросла черными волосами, они ползли по плечам и спине.
— Чертовы бабы, — он положил мне руку на плечо. — Скажу тебе, предложи мне болтливую бабу и холодную волну в двадцать футов в Северном море, и я выберу волну.
Вел подала голос снизу.
— Ох, перестань так шутить, Кинжал. Он решит, что ты серьезно.
— А кто сказал, что я шучу? Закрой-ка рот на минуту и приготовь поесть. Сделай хоть что-то полезное.
Вел хихикнула и отправилась на кухню.
— Вот тренировался, — сказал Кинжал. — Попробуй, ударь меня.
— Куда? — спросил я.
— В живот. — Он приготовился к удару. — Давай же.
Я ударил его. Это было все равно, что стукнуть кулаком по дереву.
— Видишь. Твердый, как камень. Скажу тебе, Дог, я в прекрасной форме. Никакого жира. Потрогай руки. Давай.
Я потрогал его бицепсы.
— Ну как? — спросил Кинжал.
— Твердые, — тихо подтвердил я.
— Потрогай ногу. Давай.
Я пощупал его ногу под коленом.
— Ну как?
— Твердая, — признал я.
— Крепкий, как бревно, — сказал он. — Никто на вышке не дает мне моих лет. Думают, мне двадцать с чем-то. Когда я говорю, сколько мне, все отвечают 'Не может быть', а я им: 'Да, это так. Моему сыну тринадцать'. Небось, думаешь, что я выгляжу старым? Из-за лысины? Но это не правда. Люди говорят, лысый ты или нет, разницы никакой. На самом деле, многие считают, что от этого я выгляжу моложе. Словно младенец. Ты думаешь…
— Будешь сосиски или ветчину? — крикнула Вел из кухни.
Кинжал закатил глаза.
— И то, и другое, женщина! Я всегда хочу и то, и другое, — затем, понизив голос, сказал мне: — Глупая толстая корова. Напрасная трата кислорода. Запомни, что я тебе говорил, Дог. Я выберу волну. Женщины хороши для двух дел. И она на кухне как раз занимается одним. — Он ухмыльнулся. — Понимаешь, о чем я?
— А где Ллойд? — спросил я.
— У себя, — ответил Кинжал. — Ну, рад был тебя повидать.
Я постучал в дверь и вошел. Ллойд лежал на полу, перед ним — его фотоколлекция.
— Посмотри вот эту, — предложил он. — Эта лучше всех.
Ллойд протянул мне фотографию: американский солдат приложил пистолет к голове вьетнамца. Пистолет только что выстрелил. Вился дымок. Кровь и мозги вылетали из черепа. Вьетнамец кричал.
— Круто, да? — сказал Ллойд. — Момент смерти. И, к твоему сведению, я спросил папу насчет отрубленной головы. Он сказал, что когда тебе отрубают голову, ты мертв. Неважно, дрожат у тебя губы или нет. Ты все равно умер. Говорит, у них на буровой был однажды несчастный случай. Одного мужика перерубило пополам стальным тросом. Прямо по поясу. Папа говорит, что у него ноги дрожали еще минут пять, словно он отплясывал. Но это не значит, что он был жив. Хотелось бы мне такую фотографию. Представь себе — человек, разрезанный пополам.
— У меня есть кое-что покруче, — я вытащил из-под рубашки журнал и дал его Ллойду.
Он взглянул на обложку, потом открыл.
— Посмотри! Тут видны пиписьки.
— Да, — я посмотрел ему через плечо.
— И глянь, — сказал Ллойд. — Тут что-то капает из дырки на конце, — он рассмеялся. — А этому что-то засунули в жопу. — Он засмеялся громче.
Я тоже стал смеяться.
Мы услышали шаги Кинжала. Ллойд запихнул фотографии и журнал под матрас.
Дверь открылась.
— А как твоя мама, Дог? — Кинжал вытирал голову полотенцем.
— Все в порядке.
— Передавай ей привет, — он закрыл дверь.
