— Это хорошо. Надеюсь, что все закончится, как надо, — буркнул я, снова утыкаясь в книгу.
Какое-то время мы молчали, но я чувствовал на себе внимательный взгляд.
— Тяжелая для тебя неделька выдалась. Ограбление, ранение, утрата проекта.
— Тяжелая, — пробормотал я.
— Страшно, должно быть, когда нож входит в твое тело.
Я взглянул на Рикарду. Его глаза было серьезными. Очень серьезными. Как будто он сам когда-то прошел через такое же.
— Страшно, — признался я. — Вот так просто, гуляем по пляжу, а в следующее мгновение в моей груди уже торчит нож.
Рикарду кивнул.
— Бразилия — опасная страна. За всем внешним великолепием в ней кроется холодность и жестокость. Постыдная ситуация. Именно поэтому проект favela был такой хорошей идеей.
Мне не хотелось развивать эту тему, но я не мог сдержаться.
— Тогда зачем надо было топить такую хорошую идею?
— У меня не было выбора. Я не мог позволить, чтобы Bloomfield Weiss выиграла. Это означало бы конец Dekker Ward.
— С чего бы? У нас все равно оставалась бы львиная доля латиноамериканского рынка. А для favelas хоть что-то было бы сделано. Теперь же эти люди обречены доживать жизнь на помойке.
— Я не несу ответственности за социальные условия в Бразилии или в любой другой стране, — спокойно парировал Рикарду. — В последние сто лет у Бразилии был тот же доступ к капиталу, природным ресурсам и рабочей силе, что и у Канады или США. То, что Бразилия бедна, целиком и полностью зависит от самих бразильцев, от того, используют они эти ресурсы или просто транжирят их. Это, как ты понимаешь, от меня не зависит.
Я слушал молча, не пытаясь, однако, скрыть саркастическую ухмылку.
— Я отвечаю только за то, — продолжал Рикарду, — чтобы дела в Dekker Ward шли как надо. Я превратил ее в один из самых успешных инвестиционных банков планеты. Но в ту секунду, когда я расслаблюсь, когда позволю кому-либо перехватить инициативу, нам придет конец. Конечно, мы все делаем вид, что чистосердечно и дружески сотрудничаем с другими на этом рынке, и что все остальные игроки просто счастливы от того, как мы всем дирижируем. А они ждут не дождутся, когда мы, наконец, споткнемся. И еще больше им хотелось бы силой вырвать у нас весь кусок из рук. Самоуспокоенность — вот самая главная опасность для нас.
Сейчас он буквально сверлил меня немигающим взглядом своих голубых глаз.
— Бывают моменты, когда играть надо жестко. Bloomfield Weiss не стоило красть наш контракт. Но они сделали это — и они сделали жестко. Я должен был показать им и всем остальным, что по части жесткости всегда их переиграю.
— А детей не жалко?
— Если идея Favela Bairro действительно хороша настолько, как представляется нам, она рано или поздно получит финансирование. Не забудь, что именно Dekker вернула международные капиталы на рынки Латинской Америки, причем тогда, когда все остальные банки повернулись к ней спиной. Мы организовали более двадцати миллиардов долларов для финансирования этого региона. И тебе известно, что эти деньги позарез нужны латиноамериканцам. Теперь они научились использовать их с умом, инвестируя средства в создание рабочих мест и модернизацию инфраструктуры.
Рикарду видел, что его речь меня не слишком убедила.
— Ну ладно, я не буду делать вид, что это и было главной причиной, побудившей меня превратить Dekker в то, чем он стал. Но это один из важных результатов моей работы, и я горжусь им.
— А деньги, которые вы на этом зарабатываете?
— Брось, Ник! Ведь и ты из-за денег у нас оказался!
— Да, но…
— Что — но?
— Мне нужны были деньги для чего-то. Чтобы купить свободу — и делать то, что я хотел бы делать всю жизнь.
— И?
— И… — Я заколебался, ища точное определение. — И мне кажется, что в компаниях, подобных Dekker, деньги становятся и целью, и самоцелью.
Рикарду потер подбородок.
— Я понимаю. Но все не совсем так, как тебе видится. Я говорил и говорю, что мне нравятся люди, которые голодны, люди, которым нужно заработать деньги. И они их зарабатывают — для себя и для компании, а это значит, что дела в компании идут вверх. И это хорошо. Но дело вовсе не в жадности.
— А в чем же?
— Деньги — это способ вести счет. И мне, наверное, хочется, чтобы, когда партия закончится, у меня было больше всех очков.
— И что потом?
Рикарду улыбнулся.
— Хороший вопрос. Не знаю. Наверное, для меня эта партия не закончится никогда.
Мы замолчали. Каждый из нас обдумывал сказанное и услышанное. Пожалуй, мы оба были удивлены тем, какой личный оборот принял разговор. Я вспомнил надпись на майке. «Who dies with the most toys wins». В игре Рикарду участвовал весь мир, и богатые, и бедные.
Он сделал знак стюардессе и заказал коньяк. Я попросил виски. Мы сидели, комфортно устроившись в огромных креслах салона первого класса, и потягивали напитки.
— Мой отец тоже участвовал в этой игре. И проиграл, — сказал Рикарду.
— Джейми говорил, что он бизнесмен в Венесуэле.
— Был. Он умер пятнадцать лет назад.
— Прошу прощения.
— Он тоже организовывал контракты — в нефтяной промышленности. В пятидесятых приехал в Каракас из Аргентины и сумел выстроить довольно обширный портфель интересов. Но в конце концов не подрассчитал силы. На дворе был восьмидесятый год — как раз после второго прыжка цен на нефть. Он считал, что цена дойдет до сорока долларов за баррель, а она упала до шести. Выпивал он всегда, но после этого запил всерьез. Сгорел за четыре года. Наследства нам практически никакого не досталось, пришлось пробиваться самим. И я этим горжусь. Мы его почти и не видели. Он постоянно был занят, а я учился в частной школе в Англии. Хотя, наверное, я все-таки унаследовал его нюх. Надеюсь только, что мне, в отличие от него, удастся сдержаться, если игра зайдет слишком далеко.
— Значит, соревнование?
Рикарду на секунду задумался.
— В каком-то смысле — да. Мне действительно хотелось бы, чтобы он видел, чего я добился. Когда он был жив, мне нечасто перепадали похвалы. Может быть, теперь он был бы мною доволен.
— А ваша мать?
— О, не думаю, что она знает, чем я занимаюсь, или что ее это вообще заботит. Главное, чтобы у меня хватало денег поддерживать ее банковский счет на плаву.
— А Эдуарду? Он тоже пошел в отца?
Рикарду грустная усмехнулся.
— Нет, он унаследовал другие черты.
Мне страшно хотелось спросить, что имелось в виду, но по тону собеседника я почувствовал, что и так зашел дальше, чем следовало. Он был редким, завораживающим человеком, и моему самолюбию льстило то, что он настолько раскрылся в разговоре со мной. Но не была ли манипуляцией сама эта откровенность? Если и была, то в данном случае она достигла цели.
Рикарду поставил свой стакан на столик и повернулся ко мне.
— Ник, я знаю: то, что ты увидел, нелегко переварить. Я знаю, что ты сейчас сомневаешься в сути того, что мы делаем. И я с уважением к этому отношусь. Честное слово. Я предпочитаю иметь дело с людьми, которые сомневаются в самих основах, чем с теми, которые послушно делают то же, что и все
