был стать Датский пролив, отделяющий Исландию от Гренландии, относительно узкий отрезок воды, который открывал вход в Атлантический океан и находился под постоянной охраной противника, как раз для того, чтобы не дать немецким военно-морским подразделениям прорваться в Атлантику.
К несчастью для «Шеера», погода оставалась прекрасной, а капитан предпочел бы туман с дождем, ему не помешала бы даже порядочная буря. Метеоролог не мог обеспечить необходимую погоду; самое большее, на что он был способен, это лишь точно истолковать намерения «небесной канцелярии». Метеоролог произвел расчеты, запустил шары-зонды и проанализировал сводки немецких метеорологических кораблей, несших службу в море, замаскированных под датские, норвежские или голландские суда, а также секретных метеостанций, установленных в Гренландии и на Шпицбергене, покрыв свои карты и графики путаницей разноцветных линий. И всех его усилий хватило лишь на то, чтобы пообещать более подходящую погоду во второй половине завтрашнего дня.
Лейтенант Старзински, вахтенный офицер, рассказывал матросам о том, что он шесть раз ходил по Датскому проливу и никогда еще не видел, чтобы море было так спокойно. Но хотя ветер дул едва-едва, довольно большие волны качали корабль, и эта качка вместе с непрерывной пульсацией машин уже нашла первых жертв среди молодых матросов. Два матроса из вахты Старзински сначала побледнели, потом позеленели. Они оглядывались вокруг, будто прося помощи, но товарищи ничем не могли им помочь. У одного из них так ослабели колени, что он хотел было сесть, но Старзински по долгому опыту знал, что в таких случаях быть жестким значило быть добрым.
— Возьмите себя в руки! Не прекращайте работы и не думайте об этом. Больше вам никак не справиться.
Он говорил резко, но верно, ведь тошнота зависит от воли не меньше, чем от чего-либо другого, и лучшее лекарство от нее — упорная сосредоточенность на работе.
Теперь капитану было не до сна. Если кто-то хотел его видеть, то отправлялся искать его либо на мостик, либо в штурманскую рубку. На пути через Датский пролив в любой момент можно было ожидать встречи с вражеской воздушной разведкой или даже морскими силами противника. Командир «Шеера», его экипаж и те немногие военно-морские базы, которым было известно о его задании, изо всех сил старались скрыть его отплытие от врага, но в Готенхафене жили и работали поляки. Кроме того, «Шеер», возможно, видели с кораблей в Бельте и сообщили о его передвижениях по радио. К тому же в Норвегии действовало движение Сопротивления. Фьорд у Ставангера казался пустынным и лежал в стороне от морских путей, но, несмотря на это, там могло быть множество следящих глаз…
— Самолет в двухстах двадцати пяти градусах по левому борту. Летит очень низко и далеко.
Каждый, у кого нашелся морской бинокль и кто мог отлучиться от работы, направил взгляд в указанном направлении. Когда поступило донесение, капитан как раз вздремнул, сидя в штурманской рубке на жестком кожаном диване. Он тут же вскочил на ноги и побежал к ближайшей оптической трубе.
Самолет оказался в пределах досягаемости артиллерии, и стволы зенитных орудий пришли в движение. «Цель взята», — доложили зенитчики. Но точка вдалеке продолжала уменьшаться. Теперь ее можно было разглядеть только в самый сильный бинокль.
— Это, наверно, один из наших самолетов-разведчиков, — сказал капитан, и в ту же минуту Старзински доложил, что его самый дальний пост наблюдения придерживается того же мнения.
С такого расстояния нельзя было рассмотреть детали, но капитан знал, что Верховное военно- морское командование обратилось в люфтваффе с просьбой отрядить несколько воздушных патрулей, чтобы облегчить «Шееру» прорыв в Атлантику. Но смог ли летчик люфтваффе распознать очертания «Шеера», это другой вопрос. Абсолютная секретность, в которой проводилось мероприятие от начала до конца, не позволила даже намекнуть летчикам о местонахождении «Шеера», не говоря уж о том, чтобы дать им понятие об измененном силуэте корабля.
— Если он нас видел, — а раз мы его видели, то, скорее всего, и он видел нас, — я надеюсь, он не будет нам докучать, — сказал капитан, но тут с радиограммой явился радист. — Я так и думал, — сказал Кранке, прочитав сообщение. — Кто бы это ни был, он может катиться к черту.
Радиограмма говорила, что самолет действительно принадлежал немецким военно-воздушным силам и летчик заметил корабль, приняв его за вражеское судно, и сообщил по радио его точные координаты. Конечно, сообщение было зашифровано, но шифр, используемый в люфтваффе, был гораздо проще военно-морского кода, поскольку самолет не мог взять на борт большой и тяжелый шифровальный аппарат. Поэтому были все основания опасаться, что противник тоже услышал это сообщение, разоблачившее «Шеер», и, возможно, расшифровал его.
«Самолет возвращается», — поступило новое донесение. Он все так же держался на почтительном расстоянии, хотя и несколько ближе с левого борта, чем раньше, и наблюдатели на борту «Шеера» ясно сумели разглядеть в нем «Дорнье-18». Желая убедиться, что летчик не замышляет ничего дурного, Кранке приказал дать опознавательный сигнал. До мостика донесся резкий звук выстрела, в воздухе зашипели цветные огни и медленно опустились на поверхность воды. В ответ самолет с шипением выпустил ракету того же цвета, который был назначен на тот день. Дважды после этого «D-18» производил выстрел и дважды отвечал «Шеер», а затем самолет набрался смелости, чтобы приблизиться к бронированному колоссу. Когда самолет пролетел мимо «Шеера» по правому борту, матросы почти разглядели лица летчиков, которые махнули руками стоявшим на палубе.
— Да, трус не будет летать здесь в одиночку, — сказал Кранке. — А если б у них отказали двигатели…
Глава 2
НЕТ ХУДА БЕЗ ДОБРА
Солнце садилось над морем, похожим на кипящую смолу, и еще до того, как оно опустилось за горизонт, его поглотили свинцово-серые облака. Сгустилась тьма, и начали сбываться предсказания «лягушки в кувшине» — так называли корабельного метеоролога. Погода переменилась к худшему — или к лучшему, это с какой стороны посмотреть. На следующий день Кранке до полудня продолжал идти северо- западным курсом, а затем, положившись на данные метеоролога, приказал повернуть корабль прямо на запад в сторону Гренландии, собираясь сделать попытку пройти через пролив под покровом ночи.
Точно по расписанию небо начало заволакиваться тучами. С северо-запада налетал ветер, хлестал дождь, смешанный с градом, а потом из низких серых облаков повалил снег. К вечеру поднялся сильный ветер, и «Шеер» стал раскачиваться на волнах, которые на глазах становились все выше. Над Исландией уже собрался циклон. «Шеер» испытывал сильную бортовую качку, и матросы-новички в страхе уже начали сомневаться, что кто-то способен выжить после подобных страданий. Но более опытные товарищи нашли для них слова поддержки и утешения:
— Это только начало, ребята. Когда сначала дождь, потом ветер, это цветочки. Если наш метеоролог не ошибся, что вряд ли, сегодня к ночи у нас будет настоящий полярный ураган.
— Мы, конечно, не пойдем ни в «ревущие сороковые»,[2] — сказал другой, — ни вокруг мыса Горн, но с вас хватит и этого. Узнаете, почем фунт лиха.
Говоривший был матросом призовой команды, и ему доводилось огибать мыс Горн на паруснике.
— Откуда ты знаешь, что мы туда не пойдем? — сказал третий.
— Спятил ты, что ли? — сказал четвертый. — Как это мы пойдем в Индийский океан в таком виде? Ну уж нет! Нормальное английское море.
«Шеер» уверенно шел сквозь бурное море на скорости 20 узлов. Громадные волны разбивались о его палубу и окатывали с носа до кормы. На верхних палубах было пусто. Обслуживающий персонал находился только у тяжелых пушек и верхних зенитных орудий. Никто не осмеливался подняться на верхнюю палубу, предварительно не обвязавшись веревкой. Вдруг боцман Хеллгерт заметил, что у зенитного орудия по правому борту остались ничем не защищенные снаряды. Он велел матросу обвязаться веревкой и исправить оплошность, но тот ничего не сумел сделать в одиночку. Тогда Хеллгерт воспользовался, как ему показалось, кратковременным затишьем между шквалами и рванулся вперед, чтобы помочь матросу, но в
