– Успокойте меня, скажите, что все это не опасно, - мне вредно волноваться. - Ирина Михайловна шумно толкнула куда-то в угол зонтик с длинной ручкой, тем самым как бы давая понять, что осознает всю серьезность случившегося.
На миг все притихли, стало слышно чье-то дыхание и шелест плаща.
– Обычная ситуация, - пророкотал бас Селюкова. - Портной портачит, киношник болеет, лифт застревает. Неприятно, однако не смертельно. Повода для волнений нет - это еще не конец света. Петушков, а ну-ка, трахните по всем кнопкам сразу - я всегда так делаю, когда барахлит телевизор.
Петушков хлопнул ладонью по пульту, но лифт, как и следовало ожидать, не двинулся с места.
– А знаете, мне даже нравится это приключение, - весело отозвалась Январева и зябко поежилась: - Бр-р, у кого это плащ влажный и скользкий, как лягушка?
– Стойте, Январева, спокойно, не то отдавите мне ноги. - Селюков хотел отодвинуться в угол, но там уже стоял Петушков.
Внезапно прозвучавший в темноте звонок лифтового телефона был неожиданным, и Ирина Михайловна выпустила сумку с яблоками - в свои последние преддекретные дни она не могла без них. С возгласом 'але!' Лобанов по инерции протянул в темноту руку. Петушков наощупь вложил в нее телефонную трубку.
Оптимистично и громко, так, что услышали все, трубка сказала голосом лифтерши:
– Небольшая поломка. Потерпите немного, сейчас пошлем за мастером.
– Для чего же, пардон, вы тут юбку протираете? - вспылил Лобанов, четко увидев в темноте вечно снующую спицами тетю Дашу с мелко завитыми кудряшками на лбу.
– Не хамите, - с достоинством огрызнулась трубка и прежде, чем замолчать, не без ехидства заметила: - Вам сейчас расстраиваться никак нельзя - поднимется давление, а помощь срочно оказать не сможем.
Лобанов отшвырнул трубку, и Январева, нащупав ее, повесила на рычаг. Присутствие телефона несколько успокаивало Ирину Михайловну, стирая тревожное настроение от неожиданной ситуации. И все же было не по себе.
– Оказывается, не очень приятно висеть между небом и землей, проговорил Петушков.
– А ты думал? - усмехнулась Январева. - Это тебе не интервью в 'Сладкоежке' брать.
Все неодобрительно промолчали. Речь шла о том, что младший редактор рекламного бюро Петушков захотел выступить в газете и пошел в коллектив, где работала его родная сестра, то есть в кондитерский магазин. Укол Январевой означал, что о конфетах писать, конечно, веселее, чем о навозе, что хорошо бы Петушкову попробовать себя на более трудном материале. Чтобы замять неловкость, она с лисьими нотками в голосе призналась Петушкову, что не ожидала в день своего четвертьстолетия получить такой сюрприз, как застрявший лифт.
– Где ты там, Аллочка, поздравляю, - встрепенулась Ирина Михайловна. Совсем вылетело, что у тебя праздник. - И она собралась обнять Январеву, стоявшую, как ей казалось, совсем рядом, но наткнулась на влажный плащ Петушкова.
– Это я, - сказал Петушков тихим голосом. - Я тоже, Алла, поздравляю тебя. - И стеснительно добавил: - Пусть это банально, но от всей души.
– Нашли время и место для поздравлений, - Лобанов завозился с портфелем, доставая газету вместо веера, - как-то сразу стало душновато.
– Тогда, может, планерку проведем? - с ехидцей предложила Январева.
– Не язвите. Неизвестно, сколько нам сидеть в этой клетке. Возможно, и для собрания времени хватит. - Прислонившись к стенке, Лобанов замахал газетой, как веером, с неудовольствием думая о том, что надо бы успокоиться, кажется, он ведет себя нервозней всех. Так не годится, все-таки он здесь старший по возрасту и положению. Вон уже и под ложечкой сосет, как это было давным-давно, в какой-то иной жизни, когда он, худенький, большеглазый мальчик, лез под кровать или бежал в бомбоубежище, потому что над городом гудели вражеские самолеты, и это означало, что будут рваться бомбы, и на тебя может рухнуть стена, как рухнула на Витьку Панченко, с которым часто играл в подъезде в орла-решку. Слава богу, сейчас никаких самолетов, а все равно как-то жутковато.
– Вдруг грохнемся, а? - будто подслушала его Январева.
Впрочем, это было нехорошей, потайной мыслью каждого, и оттого, что она вдруг прозвучала, материализовалась в слова, по кабине будто прошел сквознячок.
– Я запрещаю, слышите, запрещаю разводить тут всякие антимонии и упаднические настроения, - строго сказал Лобанов. - Подумаешь, крохотное испытание, а уже сопли-вопли.
– Споемте, друзья? - вырвалось у Январевой, и она поспешно прикусила губу.
Чтобы не обострять обстановку, Лобанов благоразумно пропустил усмешку мимо ушей и деловито поинтересовался, кто сегодня делает обзор. Оказалось, Селюков.
– Ничего, без нас не начнут. - Лобанов расстроенно поскреб затылок газетой. Надеялся к одиннадцати освободиться и успеть на вокзал, проводить коллег из Венгрии. День предстоял напряженный, каждая минута дорога, а тут на тебе, происшествие.
Толи от яичницы, наспех приготовленной женой, то ли от неожиданных переживаний, к сосанию под ложечкой прибавилось нытье печени, и он стал искать в портфеле коробочку ношпы, чтобы снять спазм.
– Что вы все толкаетесь, Петр Семенович? - Ирина Михайловна отодвинулась в угол. - И газетой махать рановато. Кстати, здесь где-то вентиляционные решетки. Или у вас приступ клаустрофобии?
Лобанов поспешно извинился и невесело пошутил по поводу того, что Ирина Михайловна слишком быстро увеличивается в объеме, поэтому и тесновато. Однако неожиданно получил от нее такое яростное обвинение в неэтичности подобных замечаний, что еще раз конфузливо извинился.
Ирина Михайловна шумно заглотнула воздух и, как советовал на недавней консультации врач, расслабившись, стала в уме считать до пятидесяти. Чего доброго, этот казус, с лифтом как-нибудь нехорошо отразится на малыше. Нет, ей ни при каких условиях нельзя волноваться. И побольше бы гулять на свежем воздухе. Права мама, когда ругает ее за то, что по вечерам сидит в читалке. Но ведь надо же наконец законспектировать это руководство, по которому через пару недель после рождения малыша она будет учить его плавать в ванне, и он очень скоро сможет, не рискуя набрать в ушки воду, даже нырять, потому что, оказывается, у новорожденных ушные перепонки в воде закрываются. И если малыша каждый день купать, снижая температуру до двадцати шести градусов, то он не только закалится, обретет иммунитет к простудным заболеваниям, но и станет удивительным существом-амфибией.
Лобанов придвинул портфель к стенке - а то еще кефирная бутылка опрокинется. В буфете часто продавали кефир, но велика была многолетняя привычка прихватывать его из дому.
– Петр Семенович, что, если и впрямь поговорим о деле, отвлечемся от дурных мыслей? - предложила Январева. - Это вы - автор последней рекламы?
– А что, не нравится? Хотелось сделать что-нибудь посовременнее.
– Мда, оно, конечно, звучит глобально: 'Торговая Вселенная'. Но не слишком ли?
Раздался тихий смех Коли Петушкова.
– Петушков, вы над кем смеетесь? - вскинулся Лобанов. Мнительный по натуре, он не выносил никаких неясностей, любая из них раздражала его.
– Я смеюсь не над кем, я смеюсь вообще.
– Однако наше положение не внушает веселости.
– Именно поэтому мне, вероятно, и смешно. Нет, в самом деле, не каждому такое выпадает - застрять в лифте. За эти двадцать минут, что мы здесь, можно стать философом, если бы меня не сделала им ранее кочегарка.
– Что за кочегарка?
– Обыкновенная. Под нашим домом. Моя квартира - на самом большом котле. Даже полы теплые, и я дома хожу босиком.
– Боишься взлететь, Коленька? - усмехнулась Январева.
– Боюсь, - чистосердечно признался он. - Особенно с тех пор, как котлы перевели на автоматику. Бывает, лежу ночью, слушаю, как посуда в серванте дребезжит от вибрации моторов, и жду - вот сейчас ка-ак рванет! Однажды был хлопок - автоматика отключилась, так некий оператор Четверкин, вместо того чтобы перекрыть газ, открутил вентиль. А недавно какой-то хулиган сунул в дверцу редуктора папиросу. Ахнуло так, что стекла в окне повылетали.
