кабина стала медленно опускаться. Все радостно всполошились. Январева даже крикнула 'ура!' и зааплодировала, но очень скоро лицо ее недоуменно вытянулось, стало испуганным.
– Ой, куда же мы! - воскликнула она, хватаясь за руку Петушкова. - Ведь семь этажей всего…
Лифт и в самом деле должен был уже остановиться, а он все падал и даже, казалось, набирал скорость. Он спускался все быстрей и быстрей, и тогда пятеро с чувством невесомости от этого падения - будто в шахту проваливались - сгрудились и то ли от того, чтобы не упасть - качало, как на корабле, то ли от страха перед неведомым, прижались друг к другу. Живое тепло соседа не то чтобы успокаивало, но как бы вливало некоторую жизненную энергию, помогая не заверещать по-дикому, не по-человечески.
И опять погас свет. В темноте с людьми, затаившими дыхание, лифт бесконечно долго рушился вниз, так долго, что Петушков успел перебрать в уме десятки фантастических сюжетов, которые разъясняли бы ему случившееся, но ответа не нашел.
– Может, мерещится? - Чуть слышно пробормотала Ирина Михайловна.
И вдруг перед каждым стала прокручиваться в обратном порядке лента собственной жизни - от сегодняшнего дня до раннего детства - со всеми деталями быта и чувств. Первая зарплата, учеба в институте, любовь, школа, подбитый соседским мальчишкой глаз, мамины руки и строгий отцовский оклик, детсадовские хороводы… Мирная, размеренная жизнь. Только в ленте Лобанова детство в отсветах военных зарев. Но вот все пять лент слились в одну, перемешались. Эпизоды из жизни дедов, прадедов и еще более далеких, забытых и незнаемых предков мелькали яркими, быстро сменяющимися кадрами. И почти в каждом - кровь и боль, сполохи взрывов и пожарищ, изнурительный труд и короткие зарницы молодого счастья. Казалось, лифт, проваливается в далекое прошлое.
Ирина Михайловна стала медленно оседать на пол, но ей не дали упасть, подхватили. От чьего-то хлопка по лицу она очнулась и мгновенно вошла в странное, еще никогда не испытываемое состояние: поддерживающие ее руки воспринимались как свои, тверже стало под ногами, будто их выросло у нее еще несколько пар, и вся она как бы слилась со стоящими с нею рядом, превратилась в многорукое и многоглазое существо, внутри которого теперь уже почти в безопасности плавал малыш.
Захлопал крыльями невидимый Тыоня, опять с восторгом ощутив себя на краткий миг телесным существом. Все услышали этот звук, но не испугались не было сил для большего страха, да и как раз в эту минуту лифт, тормознув, неожиданно двинулся вверх. Но по-прежнему каждый был одновременно собой и другим, и когда в Петушкове вспыхнула радостная надежда от нового движения лифта, то ее вмиг ощутили все.
Полет был столь же длительным, сколь и падение. Казалось, ему не будет конца.
'И куда рвануло? В космос, что ли?' - хотел было сказать Лобанов, но не смог разжать губ, лишь плотнее прижался к соседнему плечу, от которого шло нечто успокаивающее, хотя и бессловесное, но выражаемое примерно таким настроением: все будет в порядке, нужно только переждать этот кошмар.
Теперь незримый оператор стремительно раскручивал ленту в будущее. В высоком широкоплечем мужчине, который встал перед Жураевой, она узнала своего взрослого сына. Он был очень похож на нее, лишь фигурой выдавал Селюкова. Сын стоял у панели машины, фосфоресцирующей голубыми цифрами, и сосредоточенно нажимал ее клавиши.
Другие тоже увидели и каким-то чутьем узнали своих потомков - рослых, с одухотворенными лицами. Они воспитывали детей, мчались в космических кораблях, работали в научных лабораториях. Их жизнь поражала красотой и мудрым спокойствием. И оттого, что в ней отсутствовал страх, ее можно было назвать счастливой.
Время от времени живущие в будущем оборачивались к ним, сгрудившимся в темноте несущегося в неизвестность лифта, и в их глазах читалась требовательная надежда на хороший исход.
Наконец лифт остановился. Дверцы его медленно раздвинулись, и пятеро, вмиг разжав объятия, конфузливо отскочили друг от друга, уступая дорогу Ирине Михайловне.
Их встречала улыбающаяся тетя Даша.
– Что же это вы? - буднично сказала она. - Звали вас, звали, стучали вам, а вы точно оглохли или повымерли. Мы уж тут заволновались. Монтер немного задержался, ну да не наша в том вина. Все живы- здоровы?
– Все, - буркнул Лобанов, вылетая из лифта.
– Ничего, двадцать минут не беда, - сказала тетя Даша.
– Как двадцать? - не поверил Петушков и взглянул на часы в вестибюле. Они показывали четверть десятого. - Который час? - бросился он к мужчине, вытолкнутому дверью-вертушкой. Тот отодвинул манжет и подтвердил:
– Четверть десятого.
Петушков растерянно осмотрелся. Его коллеги пешком шагали на пятый.
– Петушков! - крикнул Лобанов. - Поспешите, а то опоздаете на планерку.
Тыоня слетел с крыши лифта, вновь уселся на боковой плафон, прямо над головой тети Даши, и стал с интересом наблюдать за тем, как ловко снуют в ее руках вязальные спицы.
Светлана Ягупова. Ладушкин и Кронос
'Следствие раньше причины', потому что дверь времянки была не из крепкого дуба, а из ДСП: Ладушкин отошел на несколько шагов, разогнался и кинул свое тщедушное тело на эту амбразуру невидимого дота, откуда все человечество и его лично обстреливали часами, минутами, секундами. Дверь с треском проломилась, и он вылетел в звездное пространство.
Однажды поздним утром, когда по радио уже заканчивали воскресную развлекательную программу, а второклассник Петрухин гонял за стеной гаммы на пианино, слесарь КБ телевизорного завода Андрей Ладушкин проснулся тридцатилетним. В полудреме прислушивался он на кухне к радиоголосам, и ему не хотелось и даже боязно было вставать. Казалось, шевельнется и нащупает у себя длинную седую бороду и голый череп.
'И о чем поют? Чему радуются? Можно подумать, что выиграли по книжной лотерее подписку на Дюма. Не успеешь оглянуться, как уже пора с ярмарки, уныло размышлял он. - Тридцать. Неужели эдакое - со мной? Глупо'.
Он лежал, как в детстве, подтянув к животу коленки, и стук собственного сердца, заглушая радиоголоса, чудился стуком мотора, работающего на полуоборотах. А где-то над головой скрипели, позвякивали, постукивали, поворачивались маховички, молоточки, шестеренки, маятники невидимых и потому зловеще огромных в своем инкогнито часов.
Открыл глаза и наткнулся на паука. Тот висел прямо над ним, примериваясь, куда бы поудобней спикировать. С тех пор, как год назад, в тихий осенний день отошла в мир иной бабушка Ладушкина, мрак и запустение поселились в квартире на третьем этаже пятиэтажки. Никто по утрам не будил его, не журил за ералаш на письменном столе. В кухонной раковине теперь всегда гора немытой посуды, в ванной ворох белья. Вон уже паутиной заплетается. Генуборку сделать, что ли?
Эта простая в своей обыденности мысль вывела из оцепенения. Он сбросил одеяло, встал и босиком прошлепал на балкон.
– Дур-раки! Дур-раки! - проскрежетал кто-то совсем рядом.
Огляделся - никого. Перегнулся через перила. На скамейке вязала старуха Курилова.
– Дур-раки! - крикнули еще раз.
Поднял голову. Прямо над ним, на ветке софоры, умостилась блестящая черная ворона и, склонив голову набок, нахально подмигивала кнопкой глаза.
Надо же, и откуда такая? Должно быть, улетела из зооуголка школы, что в соседнем квартале.
– Не дураки, а дурак, - со вздохом сказал он.
– Дурак, - согласилась ворона, и он подумал с неудовольствием: вот и эта научилась ярлыки приклеивать.
