Профессор Косовский сидел, запершись в своем кабинете, и перечитывал два эпикриза. Первый констатировал смерть некоего Бородулина Ивана Игнатьевича, тридцати пяти лет, умершего вследствие черепно-мозговой травмы. Это был несчастный и трагикомичный случай. Жена Бородулина попросила его достать с антресолей вязальный аппарат. Ножка табуретки, на которую влез Бородулин, надломилась, и он упал. Высота мизерная, и все бы ничего, если бы аппарат не свалился на него и не проломил левую височную кость.
Второй эпикриз извещал о гибели Некторова Виталия Алексеевича, двадцати восьми лет, сбитого машиной. Пролом грудной клетки, тяжелое ранение тазовых органов.
Оба пострадавших были одновременно доставлены в реанимационное отделение и скончались в один и тот же час с интервалом в одну минуту. Все попытки спасти того и другого оказались тщетны. Но аппараты искусственного кровообращения не отключали и после того, как раненые умерли. Косовский, однако, не заметил этого. Нелепая гибель любимого ученика потрясла его, и когда Петельков шепнул ему на ухо; 'Михаил Петрович, может, попробуем?' он взглянул на него, как на сумасшедшего. Петельков выдержал взгляд.
– Последняя надежда, - сказал он. - Биологические индивидуальности одинаковы.
Косовский оцепенел. Он еще не успел принять решения, как что-то уже сработало в нем, и он машинально спросил:
– Изоантигенная карта готова?
– Конечно.
– Группа крови?
– Вторая.
– У того и другого?
– Разумеется.
– Резус?
– Положительный.
– Лейкоцитарные антигены?
– А1, 2, 7, 15.
– Все совпало? - не поверил он. И лишь тогда понял - это единственный шанс. Коротко приказал: - На стол!
Через минуту все были готовы к сложнейшей, уникальнейшей в своем роде операции.
И вот седьмой день его кабинет осаждают репортеры из Киева и Москвы. А он решительно избегает всяких интервью и не перестает удивляться иронии судьбы, сделавшей именно Некторова пациентом нейрохирургического отделения.
Опять настойчивый стук в дверь:
– Доктор, откройте! Минутное интервью - всего два вопроса! Согласен выслушать и за порогом. Вопрос первый: о чем вы думали, приступая к операции? Вопрос второй: каково будущее пациента?
Этот журналист наверняка считает себя оригинальным, в то время как все только об этом и спрашивают. Ну о чем думаешь, когда от тебя зависит человеческая жизнь? А тут еще жизнь дорогого тебе человека. В такой ситуации не до размышлений. Тут превращаешься в комок нервов, сосредотачиваешь всю свою энергию на одном - спасти! Позже от этих бесконечно растянутых, напряженнейших часов остаются лишь смутные воспоминания о тревоге, тоске перед возможной потерей, о заливающем глаза поте со лба и полуавтоматических командах: 'Салфетка! Зажим! Скальпель!' Мысль легче передать в словах, а чувству в оболочке слов всегда тесновато. Но как объяснишь это корреспондентам? Они наверняка считают, что у тебя эмоции атрофированы. Второй же вопрос требует целой монографии, а сейчас не до этого.
Косовский встал, спрятал бумаги в сейф и быстрым шагом вышел из кабинета, не дав опомниться отскочившим от двери журналистам. По его лицу они поняли, что интервью опять не состоится, и с досадой убрались восвояси. Но один, самый дотошный, в зеленом батнике, с портативным магнитофоном, пустился следом.
– Всего одно слово: Павлов или Сеченов были бы в восторге от всего этого?
– Не знаю, спросите у них сами, - грубо отмахнулся он и зашагал в палату, размышляя на ходу, скоро ли оперированный выйдет из состояния коматоза. И выйдет ли?
Распахнул дверь и усомнился - туда ли попал? Больной смотрел на него осмысленным взглядом. Лежал и улыбался. Рядом налаживала капельницу постовая сестра.
– Чудесно, - пробормотал Косовский. - Улыбайтесь двадцать три раза на день и скоро будете танцевать. Глюкозу с инсулином вводили? - спросил он сестру.
– Да, - кивнула она. Поправила на капельнице бутылочку с плазмой и вопросительно взглянула на Косовского. Взгляд ее был чуть растерян. Вероятно, больной чем-то взволновал ее.
– Давление?
– Сто двадцать на восемьдесят.
– Отлично. - Он моргнул ей, и она понимающе вышла. Придвинул к кровати стул, сел. - Итак, как вас зовут?
Больной удивленно поднял брови.
– Чем заслужил столь официальный тон, Михаил Петрович? К чему этот вопрос? Есть угроза амнезии? Наверное, меня здорово зацепило? - спросил он, прислушиваясь к своему голосу, хриплому и какому-то вялому. Прокашлялся. - Что со мной?
Память воспроизвела эпизод, когда он, возвращаясь из магазина, позвонил по автомату Верочке Ватагиной, и та скорбно поинтересовалась, правда это или сплетя, что он расстается со своей холостяцкой свободой.
– Правда, - нарочито трагически ответил он, удивившись однако быстрым ногам молвы.
– Поросенок, - процедила Верочка. - Не ожидала от тебя. Впрочем, лишнее доказательство вашей мужской несамостоятельности - ни шагу без няньки. - И частые гудки.
Вероятно, в эту минуту Верочка усомнилась в соответствии его телесной формы душевным качествам. Ничего, ей встряски полезны - напишет цикл хороших стихов. Да, именно об этом думал он, переходя дорогу, когда уронил на мостовую сигареты. Тут-то и выскочил из-за угла 'рафик'. Едва успел инстинктивно выставить ладони, как его швырнуло на землю. Все. Больше ничего не помнил.
– Кто ты? Где работаешь? Живешь? Кто твои родители? - перешел Косовский на 'ты'.
– Что за допрос, ясное море! - больной повернулся не бок, придерживая иглу в вене левой руки. Закружилась голова. К горлу подступила тошнота.
– Ого! - вырвалось у Косовского. - Мы не забыли свои изящные ругательства?
– Так жив я или нет? Вроде жив. - Он 'щупал себя. - Михаил Петрович, руки-ноги целы, а вы не радуетесь, задаете странные вопросы - И попытался сесть.
– Ради бога, лежи! - испуганно придержал его Косовский.
– Надеюсь, это не тот свет?
– Этот, этот, но радоваться рановато.
– Что у меня? Сотрясение? - он ощупал забинтованную голову. - Черепок не снесло? - и снова хотел сесть, но профессор грубовато притянул его к подушке.
– Что-нибудь серьезное? - всполошился он.
– Да, - кивнул Косовский.
– Что именно?
– Пришлось делать трепанацию. Эпидуральная гематома, - сказал он первое, что пришло на ум. - И для большей убедительности уточнил; - В левой височно-теменной области.
– Вот как? Значит, сапожник не без сапог, - хмыкнул больной. - С ангиограммой ознакомите?
– Расслабься, - попросил профессор. - Ляг поудобней и сними зажимы. Проверим рефлексы.
– Парезов нет, все в порядке, - больной стал сгибать и разгибать колени, голеностопные суставы. - И угораздило меня. Столько дел, а я… Кстати, как гам обезьянки? Клеопатра здорова?
– Можешь не болтать? - Косовский укрыл его одеялом и зашагал по палате. Нервы профессора явно сдавали, и больной заметил это.
– Скажите, наконец, что со мной?
