потрясения, вызванного разводом родителей и смертью мамы. Однако я стремился сделать все, что в моих силах, чтобы выдержать этот новый удар.
Меня преследовали чувства вины и гнева. Гнев порождался ощущением вины, я мучился от того, что не сумел предвидеть и предотвратить гибель Ричарда. Странным образом гнев этот обращался и против самого Ричарда. Мой старший брат, мой единственный в мире покровитель и защитник, бросил меня, позволил убить себя из-за своей дурацкой компании. Если бы он проявил больше благоразумия и, последовав моему совету, продал ее, то сейчас, может быть, был жив. Я осознавал что подобные мысли абсурдны и смахивают на предательство, однако понимание этого лишь подогревало во мне злость и раздражение.
Вот и мама у нас могла вспылить по любому поводу. Раздражение свое она выплескивала, придираясь ко всяким мелочам. То я вернулся с прогулки в перепачканных штанах, то отец, взявшись мыть посуду, разбил кувшин, то проклятое английское лето зарядило дождями с утра до ночи… Когда она взрывалась, это было нечто феноменальное — поток английских ругательств быстро переходил в лавину куда более выразительной брани на итальянском, ручьи слез и бешеная жестикуляция, даже летящие куда попало тарелки и стаканы, причем всегда из тех, что до свадьбы принадлежали отцу, свое приданое она не трогала. Однако буря быстро стихала. Через полчаса мама успокаивалась, к вечеру уже снова улыбалась и смеялась. А когда отец от нее ушел, приступ гнева длился целую неделю, и это чувство так и осталось у нее в душе до самой смерти.
Теперь оно перешло ко мне.
Я унаследовал ее характер. Из-за этого в школе нередко попадал в беду — ввязывался в драки, ссорился с подружками. Взрослея, я старался обуздать свою вспыльчивость. В этом мне очень помогла профессия — очень скоро я осознал, что лишь неукоснительная самодисциплина позволяет делать деньги из месяца в месяц, а потому мне необходимо обдумывать свою реакцию на события, а не опрометчиво следовать первому же порыву. В наших отношениях с Карен я был образцом терпимости и терпения. Однако гнев по-прежнему жил в моем сердце, только затаился в самом глухом его уголке.
Чем больше я об этом думал, тем яснее и четче становился объект той ярости, что пробудила во мне гибель Ричарда, — ублюдок, который его убил. Я молил Бога, чтобы полиция его нашла.
Полиция вела расследование весьма тщательно. Компанию «Харрисон бразерс» посетил инспектор Керр, который побеседовал с Карен и Грегом; он, судя по всему, также предпринял поездку в Годэлминг и говорил с грозной Дафни Чилкот. Конечно, для того, чтобы нас отсеять. У меня не было никаких сомнений в том, что полицейские проверили и всех других, чьи имена я назвал им в Керкхейвене.
А телефонные звонки меня просто замучили. Звонил сержант Кокрин, сообщивший, что эксперты закончили работу в доме Ричарда и я могу заходить туда в любое время, когда пожелаю. Следствие, однако, продолжается, хотя, по его словам, зацепок у них оказалось не так уж и много.
Я позвонил в Купар поверенному, чтобы навести справки по поводу разных свидетельств и других необходимых документов. К моему разочарованию, он заявил, что, хотя вскрытие тела Ричарда и произведено, выдать мне его для погребения нельзя, поскольку адвокат будущего ответчика может затребовать повторную экспертизу. А поскольку ответчика пока не существовало, до появления оного с похоронами мне придется подождать.
Мне позвонил Грэм Стивенс, юрисконсульт из эдинбургской фирмы «Бернс — Стивенс», и познакомил с содержанием завещания Ричарда. Брату принадлежало восемьсот тысяч из двух миллионов акций «Фэрсистемс», то есть сорок процентов компании. После сообщения о его смерти цена акции упала до четырех с половиной долларов, таким образом, этот пакет номинально стоил около трех с половиной миллионов долларов. Эта сумма была поровну поделена между нашим отцом и мною. Из другого имущества, представлявшего хоть какую-то ценность, остался лишь Инч-Лодж, который Ричард завещал мне. К счастью для меня, оказалось, что весьма крупную сумму, за которую Ричард заложил дом три года назад, чтобы временно покрыть потребности «Фэрсистемс» в наличных средствах, можно было возместить за счет выплат по его полису страхования жизни.
Честно говоря, обладателем почти двух миллионов долларов я себя не ощущал. Дело в том, что Ричард также подписал обязательство не продавать свои акции в течение двух лет после их размещения. Кроме того, сбыть столь крупный пакет через посредника было практически невозможно. Чтобы получить деньги, необходимо избавиться от всей компании целиком. К тому же у меня не было никакой уверенности, что через восемнадцать месяцев «Фэрсистемс» все еще будет существовать.
Еще один телефонный звонок последовал в среду вечером, как только я вернулся домой. Голос незнакомый, громкий, властный и с явно американским акцентом.
— Марк Фэрфакс?
— Да.
— Добрый день, Марк. Это Уолтер Соренсон. Друг вашего отца и, полагаю, Ричарда.
С Уолтером Соренсоном я никогда не встречался, но знал о нем многое. Отец познакомился с ним в шестидесятых годах, когда работал в Стэнфорде. Соренсон был преуспевающим физиком и знаменитым в студенческом спорте футболистом — сочетание редкостное даже по тем временам. К началу семидесятых он стал весьма уважаемой и авторитетной фигурой в компьютерной индустрии, завоевав себе репутацию наставника и покровителя юных гениев, день и ночь просиживавших в гаражах Силиконовой долины. В середине семидесятых он на пару с одним из таких вундеркиндов основал компанию под названием «Сисеро сайнтифик» и занялся производством компьютерных программ. Спустя несколько лет продал свою долю со значительной прибылью. В настоящее время он числился не обремененным какими-либо обязанностями членом правлений группы стремительно развивающихся в Америке и Европе компьютерных компаний. Когда в прошлом году «Фэрсистемс» разместила свои акции в НАСДАК и ей срочно потребовался внушающий доверие председатель, отец порекомендовал Ричарду обратиться к своему старому другу Уолтеру Соренсону.
Соренсон охотно согласился занять почетную должность. Виртуальная реальность была сверхмодной новой технологией, а от Гленротса до поля для гольфа в Сент-Эндрюсе всего сорок пять минут езды.
Ричард тогда признался мне, что видит в Соренсоне полезного советчика и воспринимает его, как источник вдохновения. И опыт «Фэрсистемс» мог в ближайшие несколько недель весьма пригодиться.
— Жаль, очень жаль вашего брата. Он был отличным парнем и блестящим ученым. Наша отрасль без него много потеряет. — Голос Соренсона звучал искренне, и я почувствовал прилив гордости за своего брата. — Я двадцать лет проработал с предпринимателями в Калифорнии и могу утверждать, что Ричард даже лучшим из них ничем не уступал.
— Спасибо.
— Думаю, вы понимаете, что известие о его смерти нанесло «Фэрсистемс» тяжелый удар. Они совершенно растерялись, не знают, что делать. Я поручил двоим сотрудникам администрации, Рейчел Уокер и Дэвиду Бейкеру, временно исполнять обязанности управляющих-содиректоров. — Деловой тон Соренсона вселял уверенность в той ситуации, которая особенно этого требовала. — Вам, вероятно, известно, что я постоянно живу в Штатах, однако на следующей неделе планирую приехать в Гленротс и во всем разобраться.
— Отлично, — обрадовался я.
— Теперь вы с вашим отцом являетесь самыми крупными акционерами. С положением дел в компании знакомы?
— Не очень, — признался я. — То есть я знаю, чем она занимается, но в Гленротсе никогда не бывал. Деньги в ее акции я вложил скорее для того, чтобы поддержать Ричарда.
— Ладно, по-моему, было бы неплохо, если бы вы приехали в Гленротс и провели с нами какое-то время. Сможете?
— С удовольствием. Я и сам собирался поехать туда на следующей неделе, чтобы разобраться с вещами Ричарда.
— Вот и славно. Я буду в Шотландии в воскресенье. Хочу поиграть в гольф в Сент-Эндрюсе. Может, присоединитесь? Там и познакомимся поближе.
— Договорились, — согласился я. — Значит, увидимся.
