Инструмент отозвался жалобным вскриком невидимых струн. Она двинулась по коврику то ли в танце, то ли в серии гимнастических упражнений, и комната наполнилась музыкальным вихрем, в котором слышались вой ветра, шум морских волн, далекий плач ребенка. Тело девушки изгибалось, кружилось, извлекая мелодию из электронных звуков древнего инструмента, каждым движением тела выражая то, что словами передать невозможно.
Радов сидел не шевелясь. Эпизод из его прошлой земной жизни, пережитый Лией, обретал на его глазах музыкальную форму и не только целебно очищал, вытягивал нарыв собственной души, но и настраивал ее на преодоление неведомых препятствий, новую огранку в вечном движении.
Лия сошла с ковра, теперь Радов сам очутился в центре терпситона, рождая гудящую басами, еще полную множества диссонансов, но уже с силой рвущуюся ввысь мелодию. Затем Лия вновь ступила па поверхность инструмента, встала рядом с Радовым, но зазвучали две разные, постоянно отталкивающиеся друг друга мелодии. И даже, когда Радов положил руки на плечи девушки и приблизил к ней свое лицо, две песни так и остались порознь, хотя одна из них и помогала другой обрести свободу и высоту полета.
Минос был городом людей, икаров и спиролетчиков и как бы заключал в себе идею единения разных гуманоидов. Икары, эта прелестная раса искусственно выращенных летающих людей, жили в домах- деревьях, перемещались, в основном, по воздуху и дружили с неподвижными спиролетчиками, путешествующими силою мысли и воображения, не покидая своих жилищ.
Отдельный сектор был отведен реплицированным земным детям, когда-то погибшим от голода, стихийных бедствий, болезней, войн. Память о прошлом возвращалась к ним в форме снов, но многие помнили своих родителей и мечтали встретиться с ними. Изучая их судьбы, репликаторы мысленно торопили тот час, когда восстановление примет направленный характер, не будет чем-то случайным, непредвиденным.
Два дня Радов завороженно бродил по городу, останавливаясь чуть ли не перед каждым ребенком, провожая глазами плавный полет икаров или разглядывая подзаряжающихся солнечной энергией спиролетчиков, которые тоже были обязаны своим существованием генным инженерам. Несходство между этими расами было значительнее, чем между земными монголоидами и африканцами. Изящные, величиной около метра, люди-птицы ловко сновали в небе Миноса, напоминая своими перепончатыми руками- крыльями мифических белых и черных ангелов.
Спиролетчики, на первый взгляд, представляли собой нечто страдательное и страшновато-сказочное: полулюди-полурастения, они сидели-росли на тепличных газонах эдакими глазастыми цветами. Вокруг маленьких розовых лиц вместо волос — лепестки георгин, роз, лилий или ромашек, вместо рук и ног — цепкие, подвижные стебли. Трудно было вообразить, что эти существа обладают такой могучей мозговой энергией, что могут легко передавать ее людям. В их жизни страданий было не больше, чем у обычных людей, и выглядели они хотя и фантастически, но гармонично. Реплицированные дети любили ухаживать за спиролетчиками — поливали их, взрыхляли почву, следили за тем, чтобы им хватало солнечных дней, и относились к ним, как к волшебным, сказочным существам. А те в свою очередь, ценя их заботу и внимание, рассказывали невероятные истории или напрямую транслировали детям пейзажи иных планет, на которых им удавалось побывать путем концентрации мозговой энергии.
Разгуливая мимо прозрачных теплиц и домов-деревьев, Радов старался не показывать своего изумления, но ему это, вероятно, плохо удавалось, потому что то и дело к нему спускались икары и спрашивали, не заблудился ли он, не ищет ли чего. Ему хотелось посадить икара себе на колени, разглядеть его, как малое дитя, позабавляться, но это, на его взгляд, было бы оскорбительным для летающего народа. Покрытые перьями, точно одетые в пушистые костюмы, икары сверкали большими человеческими глазами с длинными ресницами и явно догадывались о любопытстве Радова.
Возле одной из теплиц Радова окликнули. Он оглянулся, но никого не увидел и пошел дольше. Вряд ли в этом городе встретятся знакомые. Не успел сделать пару шагов, как его окликнули снова. Радов свернул к одной из теплиц. Вокруг спиролетчиков, очень похожих на подсолнухи, разливалось ярко-желтое свечение. Окинув их взглядом, Радов понял, кто позвал его: вокруг лепестков одного спиролетчика свечение было таким сильным, что походило на пламя. Радов прошел по алее и остановился перед светящимся существом. На розовом лице сияли лучистой голубизной миндалевидные глаза. Вместо рта и носа — лишь наметки, будто слегка провели карандашом. Речь спиролетчика передавалась непосредственно из мозга в мозг.
— Меня зовут Илим, — сказал он, не разжимая чуть заметной полоски губ. Мне удалось легко настроиться на вашу биоволну, чтобы побеседовать.
— Вы читаете мои мысли? Это не совсем приятно. — Радов с недовольным видом разглядывал спиролетчика.
— Но ведь несложно экранироваться. Вас должны были предупредить, что проходить мимо теплиц без мысленного экрана — все равно что идти обнаженным.
— Вероятно, забыли.
— Представьте себя в средине зеркального шара. Вот-вот, я уже не способен читать вас, хотя еще могу к вам пробиться. Хочу поговорить с вами. Очень люблю реплицированных, они совсем не похожи на эсперейцев: у тех менее прочная связь с Землей. Но в этом городе — одни реплицированные дети, а они мало что помнят из прошлого.
— И всем-то любопытно мое прошлое, — не смог сдержать раздражение Радов. — Что вас интересует в нем?
— Все.
— Вы и ваши собратья похожи на наши земные подсолнухи. В детстве я выковыривал из них семечки. Было очень вкусно.
Спиролетчики вокруг Илима повернули к Радову лица, на них играло нечто вроде улыбок.
— Вам не тоскливо сидеть на одном месте? — сочувственно спросил он. хотя догадывался, что у спиролетчиков по-своему богатый внутренний мир.
— А вам не скучно жить на одной и той же планете? — в свою очередь поинтересовался Илим. — На одном и том же месте находится наше физическое тело, а перемещаемся мы телом ментальным, умственным. Хотите, возьму вас в свое путешествие?
— Хочу, — загорелся Радов. — Хочу побывать на Земле!
— Сядьте вон на тот пенек.
Радов оглянулся и увидел шагах в трех нечто похожее на сруб дерева, осторожно присел на него и неведомым образом очутился в кабине космического корабля, из иллюминатора которого виднелись очертания материков и океанов. Космонавт Таир Дегарт сидел у пульта управления, не сводя глаз с земных пейзажей. Зрение Радова как бы подключилось к зрению Таира. В первой жизни Радов видел Землю со стороны по телерепортажам, сейчас же была иллюзия, будто он и впрямь находится в космосе.
— Сажусь на посадку в районе херсонских степей, — сообщил Дегарт на Эсперейю, и Радов вздохнул — это были его родные места. Где-то здесь покоятся мать и отец…
Корабль стремительно входил в плотные слои атмосферы. Радов ощутил состояние перегрузки, а потом голова закружилась от всего, что обрушилось на него: он стоял посреди ковыльной степи, над головой висела бездонная синева неба, теплый ветер омывал грудь и серебристая пичуга пела над ним песню родного края.
Таир заполнил почвой миниатюрный контейнер. У Радова невольно вырвалось:
— Не там, северо-восточнее! — и осекся, увидев себя вновь сидящим на пеньке перед спиролетчиком Илимом.
— Простите меня, — сказал Илим. — Я все понял. Такое совпадение… Я невольно принес вам сильные переживания. — Его желтые лепестки вокруг розового лица мелко завибрировали, вероятно, выражая недовольство, собой. Кожица щек стала пунцовой.
— Все равно я признателен вам, и в свою очередь хочу оказаться полезным.
— Спасибо, но это уже при следующей встрече. Вы надолго в Минос?
— Дней на пять.
— Тогда еще встретимся, — лепестки Илима распрямились, окружая лицо золотистым ореолом. — Если вдруг понадоблюсь, сосредоточьтесь на моем образе, и я вступлю с вами в контакт.
— Хорошо, — кивнул Радов, подумав: 'Как это он еще не сказал, чтобы я проговорил: 'Встань передо мной, как лист перед травой'.
