любовь к животным получила широкую известность, и однажды мужчина привел ослепшего пони и сказал: «Если вы не купите пони, я застрелю его». О немедленно заплатил за животное. Офтальмолог осмотрел пони и диагностировал катаракту на обоих глазах. Была произведена операция по удалению катаракты, но послеоперационное поведение пони не оправдало предполагаемых результатов.
Я мог бы перечислить многие другие поступки подобного рода, но перечисленных фактов достаточно для понимания человеческих особенностей О. Перед обращением ко мне он уже четыре года жил на ферме в обществе пожилой горничной. Рассказывать о нем можно долго и интересно, но за недостатком времени представлю короткое резюме. О. имел явно отягощенную наследственность. Его отец страдал хроническим алкоголизмом, у матери, умершей от туберкулеза в сорок четыре года, в легкой форме проявлялись невротические отклонения. Старшая сестра умерла в детском возрасте, и О. остался единственным ребенком в семье. Отец грубо обращался с женой и сыном, часто издевался над сторожевой собакой. Когда умерла мать, мальчику исполнилось только семь лет, и с тех пор он подвергался очень грубому воспитанию. Еще при жизни матери у него возникли различные страхи, особенно страх собак, которые продолжались до двадцатипятилетнего возраста. Когда О. поступил в колледж, одноклассники узнали о его слабости и вскоре начали издеваться. Они доставали какую-нибудь собаку, чаще всего бульдога, и запускали к нему в комнату, предварительно заперев дверь снаружи. Ужасное испытание длилось многие часы. Постепенно этот страх исчез и претерпел трансформацию в преувеличенную любовь к собакам, а также к другим животным.
Клинически О. представлял шизоаффективный тип личности с умеренными эмоциональными колебаниями и специфическими чертами характера. Он был высококультурным человеком, но очень склонным к мазохизму. Во время каждого сеанса у него на глазах выступали слезы при пустяковых ассоциациях. После пяти-шести месяцев общения со мной он рассказал следующую историю, воспроизведение которой вызвало у него большие трудности: «Доктор, стыдно говорить об этом, но у меня имеется отвратительная привычка и я ничего не могу поделать. Вы знаете, как я люблю животных, и особенно пони. Однако в течение ряда лет, выезжая верхом, я иногда бывал одержим желанием избивать моего пони. С большим усилием мне порой удается контролировать себя, но в некоторых случаях я срываюсь». О. рассказал, что в таких случаях бьет лошадь до онемения руки. Затем он испытывает слабость и сильное угрызение совести. Чувство любви к лошади переполняет его, он ласкает животное и дает ему сахар, ведет обратно на ферму, проходя пешком расстояние
259в пять-шесть миль. После избиения лошади он не способен к верховой езде.
Эти приступы нерегулярно проявлялись многие годы. В нашу задачу не входит всеобъемлющий анализ случая. Короче говоря, лошадь идентифицировалась с отцом и материнской собакой, которую отец часто избивал в состоянии опьянения. Избиение пони воспроизводило определенные эпизоды из прошлого О, когда он злился на отца и хотел его убить. Иногда приступ был направлен против матери. Приступ у О. обычно наступал после депрессивного состояния с мыслями о самоубийстве. Переполнение агрессией и отсутствие либидной реализации приводило к выходу деструктивных тенденций наружу, они перемещались на животное как на замену родителей. В отличие от двух других случаев, в которых вытесненная агрессия нашла выражение в качестве негатива перверсии (компульсивный невроз) и в черте характера (утрированная благотворительность к животным), в данном случае преувеличенная любовь к животным (мазохизм) сочеталась с проявлением несостоятельности вытеснения, выражавшемся в приступах садизма. Если вы обратитесь к схеме психосексуального развития, то симптомы укажут, где имеется задержка. Нарушение всегда отражает фиксацию на какой-либо прегенитальной фазе развития и неизменно указывает на неудачу вытеснения или слабость реактивного образования против некоторых частных влечений, представляющих собой компоненты сексуального инстинкта.
Так; я вспоминаю пациента, обратившегося ко мне с нарушением зрения. Этот человек в течение ряда лет сильно страдал из-за невозможности подобрать соответствующие очки. Прислал пациента ко мне доктор D., один из ведущих офтальмологов, многие годы пытавшийся оказать ему помощь. Наконец, Р. пришел к выводу о невротической природе заболевания. Пациент обычно короткое время носил новые очки, затем обнаруживал, что они не лучше предыдущих. Он жаловался на боль в глазах и смазанность предметов, заявлял о неспособности что-либо видеть.
На самом первом интервью я выяснил, что этот человек имел привычку посещать места, где можно подглядывать за женщинами. Летом он поселялся вблизи морского побережья; в комнате устанавливал подзорную трубу, думая, что сможет со значительного расстояния наблюдать за переодеванием женщин. Это не удавалось, но пациент посвящал своему занятию долгие часы, пока позволяли световые условия. В Нью-Йорке в летний сезон пациент располагался на пересечении улиц. Он выбирал места наподобие 33-й стрит на пересечении Шестой авеню и Бродвея, где много транспорта. В ярком солнечном свете сквозь белые полупрозрачные платья мелькали силуэты женских тел, когда женщины заходили и выходили из автомашин и автобусов. Ради мимолетного впечатления пациент мог стоять часами. Такое поведение носило периодический характер и длилось несколько недель. Во время приступа глаза не беспокоили и не возникало потребности в очках. После нескольких недель начинались угрызения совести за постыдную привычку. Пациент в процессе внутренней борьбы наконец преодолевал желание подглядывать. Затем он надевал очки, но очки всегда оказывались непригодными. Другими словами, в действительности пациент переживал циклические приступы, в течение которых он боролся с перверсией, называемой «миксоскопией». Этот случай служит прекрасной иллюстрацией к утверждению Фрейда, что невроз представляет собой негатив перверсии. Когда пациент примирялся с перверсией, он видел нормально. Как только пытался подавить перверсию, немедленно развивались негативные симптомы в форме болей в глазах и плохого зрения. ' Невроз, как оказалось, развился в результате определенной психотравмы, которую пациент пережил в детстве.
Он неоднократно пытался из сексуального любопытства подглядывать за матерью и другими женщинами. Однажды мальчик подглядывал сквозь замочную скважину за раздетой матерью; отец застал его за этим занятием и серьезно наказал. Пациент, однако, вырос высокоморальным молодым человеком, одним из тех парней, кто не интересуется женщинами. В присутствии женщин он становился робким и равнодушным, вообще отличался малообщительностью. Но еще в ранней юности его одолевали фантазии о сексуальном подглядывании, сопровождавшиеся сильным чувством вины. С возрастом фантазии стали более явными. Приблизительно в двадцатилетнем возрасте пациент колебался между влечением к подглядыванию и самоупреками. С годами самоупреки начали сопровождаться соматическими расстройствами, затрагивающими главным образом глаза. Безрезультатные обращения к специалистам оказывались по существу борьбой с отцом. Он стремился продемонстрировать отцу неспособность видеть женские гениталии, т. е. свою кастрированность, ив то же время старался дискредитировать всесилие отца, доказывая, что офтальмологи не могут вернуть ему нормальное зрение.
Я не могу сказать, можно ли выдвигать на первое место конституциональную обусловленность реакции на психотравму. Анамнез не свидетельствует о наследственной отягощенности. Но мы знаем, что стремление к исследованию всего близлежащего представляет природную характеристику высших животных и чувство зрения играет особую роль. Желание видеть сексуальные органы — совершенно нормальное побуждение. Всем животным свойственно любопытство, оно способствует приспособлению к окружению и самосохранению. Нормальный ребенок постоянно проявляет любопытство, и обычно взрослые не преследуют, а, наоборот, поощряют это побуждение. Но когда маленький мальчик хочет разглядеть гениталии матери или сестренки, у него немедленно возникают неприятности. Мы подавляем подобные устремления. Нормальный ребенок вскоре обучается контролировать и скрывать сексуальное любопытство, а позднее сублимировать его, т. е. направлять на отличные от сексуальных цели.
Я, например, предполагаю, что наше восхищение пейзажами или живописью в значительной мере соответствует вытеснению или контролю над примитивными побуждениями. В процессе психоанализа художников у них нередко обнаруживается повышенное любопытство в раннем возрасте к гениталиям, затем распространяющееся на все тело и окружающий мир в целом, что в последующем служит побудительным мотивом к художественному творчеству. Но подобные обстоятельства не обязательно порождают художников. Для художественной деятельности необходима прежде всего одаренность, однако это уже другая тема. Мне довелось наблюдать у нескольких художников колебания между занятием искусством и перверсиями. Помню скульптора, который, если имелись заказы, создавал прекрасные произведения. Но как только заказы заканчивались, он отправлялся в публичные места, такие, как метро или передвижной театр, и пытался ощупывать женщин. В ряде случаев он преступал закон, лоэтому жена
