— Бог не выдаст, свинья не съест, — задумчиво продолжил Алданов.
— О чем ты?
— Да я не о пельменях. Это безопасно, так я думаю, не бомба все-таки. Но энергия выделится колоссальная.
Эсфирь отошла к окну, а там только зима, снега… Алданов взглянул на жену.
— Скучаешь ты здесь… Ничего, закончим все — уедем домой.
— Никогда мы отсюда не уедем. Это навсегда. Всю жизнь здесь проведу. В валенках.
Алданов засмеялся, схватил ее за руку, потянул, притворно упирающуюся, к себе. И вдруг полетела с полок посуда и громыхнула об пол.
— Господи, что это?
— Не отвлекайся, просто тарелки твои находились в неустойчивом положении. Все в полном соответствии…
Но закон сохранения энергии был здесь ни при делах, это буянил Ордынцев. Не смел Алданов прикасаться к Эсфири. «Простолюдин, смерд! — завывал Ордынцев в бессильном бешенстве, пулей вылетев из своего бывшего дома. Догнал детей, злобно бросил им снег в лицо и понесся дальше. — Перста ее не достоин! — неупокоенный князь в бешенстве выписывал фигуры высшего пилотажа над необозримым полем, засеянным турнепкой, благо вес не был ему помехой. Добравшись до границы тайги, он в суицидной попытке кинулся, сломя голову, в сплошную стену деревьев. Но прошел сквозь них, как луч сквозь стекло, не испытав, правда, ни малейшего преломления. — Ну что ж, это к лучшему, — он сел на поваленное дерево. — У каждого свои преимущества, посмотрим еще кто кого. Смелее надо действовать, утратил квалификацию я, что ли?!».
Утром Алданов уехал. Эсфирь не проводила его, притворилась спящей — обиделась за то, что так мало побыл дома. Алданов знал, что она не спит, выпутал из одеяла ее голую ногу, поцеловал по очереди маленькие накрашенные ноготки и ушел. «Она обижена, прекрасно, прекрасно… — решил Ордынцев, наблюдая эту сцену. — Сегодня мой день!»
Афанасию с утра было нехорошо, он чувствовал необъяснимую тревогу. Что-то надвигалось неотвратимое, способное изменить течение жизни. Ему было страшно. Он хотел сказать родителям, чтобы не уезжали сегодня никуда, побыли с ним, но промолчал как всегда. «Пригорюнилась что-то моя деточка», — запричитала Антонина Егоровна, прижалась огромной, как алдановские пельмени, щекой ко лбу Афанасия, и, правда, стало спокойнее. Но лишь на время.
После обеда дети собрались у Эсфири. Урок шел установленным порядком, Антон трудолюбиво колотил по клавишам, стонал и дергался в конвульсиях старый рояль. В радостном возбуждении витал над Эсфирью князь Ордынцев: «Сегодня, именно сегодня.
Сначала она испугается, конечно, но потом поймет и не пожалеет». Эсфирь не слушала игру Антона, она все вспоминала, что утром не проводила мужа, было жалко его, но больше все-таки себя. Потом распевалась Полина. «От Бога ее голос или от черта?» — гадал Афанасий. Любыми мыслями он пытался отвлечься от возрастающего напряжения. Где-то далеко набирали мощь непонятные, но грозные силы, которые скоро обрушатся на этот маленький мирок. Афанасий не мог сдержать накрывавшую его панику, хотелось бежать, бежать без оглядки. «Все великие люди были фаталистами, бежать — в любом случае не выход, истинный фаталист примет судьбу сдержанно». И Афанасий сидел неподвижно, полуприкрыв глаза. Ждал.
Физики не зря говорят о свободе и воле электрона. Каждый раз, проходя по самому краешку, там, где белый свет соприкасается с другими, неизвестными и пугающими мирами, эти глупые божьи дети имеют смелость шутить, что Бог квантуется, то есть подчиняется принципу неопределенности. Помнят ли они о том, что иногда воля Наблюдателя способна повлиять на наблюдаемый процесс?
Эксперимент Алданова подходил к концу, когда произошла непредсказуемая вещь.
Стая взбесившихся элементарных частиц вырвалась на волю, плеснула горячо на все живое, мигом поменяв состав крови и обозначив тем самым последнюю дату пребывания на Земле тех, кто попал в круг. В стратосфере планеты расцвели огромные неописуемой красоты фиолетовые цветы — такой странный оптический эффект получился, когда излучение достигло высоких слоев атмосферы.
Похожие на лотосы всполохи были видны не только над Сибирью.
В нищем монастыре, затерянном где-то в Тибетских горах, при виде небесных бутонов, упали ниц оранжевые монахи. Прекратили свое вращение огромные, скрипучие молитвенные барабаны с вырезанными на деревянных боках несколько веков назад святыми текстами, смысл которых давно позабыт. Монахи, сменяя друг друга, день и ночь вращали свои барабаны, ибо каждый круг приравнивался к молитве посвященного человека, а тут застыли и в молчании слушали, как останавливаются древние машины.
Высоко над монастырем излучение творило с небом галлюциногенные чудеса. «Это знак всем, кто способен увидеть. Повернулась Махаяна — Большая Колесница. Уже слышна поступь того, кому Гаутама передал природу бодхисатвы. Наступает время Майтрейи, шестого будды на Земле. Юный будда пришел на землю!».
Два эвенка, сидевшие на берегу своего холодного океана, тоже видели небесные лотосы, опадающие и вновь расцветающие в небе. Их невозмутимый проспиртованный взгляд лишь на секунду остановился на этом необычном зрелище. Водка вместо традиционного своего действия превратила их не в мистиков, как это бывает в большинстве случаев, а в убежденных материалистов. «Снова русские запускают тунгусский метеорит. Суетятся…».
Когда уже ослабленное излучение достигло Параллельного мира № 42, Полина дотянула последнюю ноту и победно посмотрела на своих слушателей.
В тот же миг электронный вихрь ворвался в мозг Афанасия и произвел в нем необратимое действие. Афанасий вдруг понял, что далеко не все встретят сегодня родных. В живых остались только те, кто в силу необходимости был в бункере, защищенном свинцовыми плитами. Эсфири суждено было дождаться своего мужа. А родители Афанасия, Антона и Полины погибли.
Полину возьмет на воспитание тетка, редкая сволочь, которая отточит характер своей племянницы. Впоследствии это поможет девочке воцариться в роли несокрушимой примы Мариинского театра. Антон и Афанасий попадут в интернат, и государство обеспечит им счастливое детство.
Спустя много лет, когда Антон успеет закончить физтех и спиться, они встретятся в любимом городе под колоннами Казанского собора. Питер к тому времени превратится в грязный захламленный мегаполис, и именно здесь, возможно, как нигде больше в России, будет ощущаться таинственное и страшное время распада великой империи.
Антон сидел на корточках с безумно дорогой бутылкой виски в руках, бог весть откуда взявшейся, и смотрел вверх, туда, где мощные серые колонны Казанского собора уходили, не кончаясь, в небо — так он видел. И бутылка виски не была здесь целью, она не была даже средством. К нему подошел человек, одетый в старенькие джинсы и ветровку, и сел рядом.
— Антон! — позвал он его.
— А-а-а, ты… Афоня…
Антон, кажется, даже головы не поднял. Он и так узнал Афанасия.
Позади Афанасия стояли человек пять, выглядевших странно. Ярко-оранжевые хламиды, лысые головы и костяные четки в руках. Кого теперь удивишь лысой головой и оранжевой рясой? Но никто, похоже, и не собирался удивлять. Оранжевые напряженно склоняли головы, прислушивались к разговору.
— Ага, братья и сестры кришнаиты? — попытался как-то определить их Антон.
Возможно, в этой толпе действительно кроме братьев были еще и сестры, но все половые признаки тщательно скрывались.
— Кришнаиты — друзья Бхагават Гиты, танцуют и поют, праведно живут. Ты что ли кришнаитом стал, Афоня?
— Нет.
— Ну, а живешь как? В смысле — вообще.
