прижалась ко мне. Я сказал ей, что возбужден. Она заметила, что тоже возбудилась, — этого-то мне и было нужно.
Он задумчиво смотрит в окно, закидывает ногу на ногу и, не глядя на меня, продолжает свой рассказ:
— Вернув поросенка матери, я повел Фрэнни в пустой загон, поставил ее на четвереньки, подошел к ограждению соседнего загона и вытащил оттуда одного за другим шесть визжащих поросят. Фрэнни снова занервничала и закусила нижнюю губу, как делала всегда, когда была в чем-то не уверена. Привыкая к новой обстановке, поросята стали расхаживать по загону, посередине которого на четвереньках стояла голая по пояс Фрэнни; ее огромные груди свешивались вниз, слегка покачиваясь, когда она изменяла положение тела. Один из поросят подошел к ее сиське и уверенно взял ее в рот, словно это была его собственность. Фрэнни поморщилась, вырвала у поросенка сосок и стала подниматься. Поросенок завизжал от огорчения. Я приказал ей встать как положено. Поросенок снова подошел к ней, задрал мордочку и принялся сосать. Другие к ней не подходили, поэтому мне пришлось поймать одного, подтащить к груди Фрэнни и водить ее соском по его губам. Потом я отошел в сторону и стал наблюдать за происходящим. У меня уже была эрекция, но меня вполне удовлетворяла возможность стоять, прислонившись к ограде, и смотреть, как два поросенка сосут Фрэнни. Остальные тоже начали проявлять любопытство. Фрэнни по- прежнему кусала нижнюю губу — я думаю, чтобы не закричать. Эротические ощущения ее, вероятно, покинули. Второй поросенок отвалился от ее груди, его место тут же занял новый. Затем он ушел, а еще один пришел. Так продолжалось некоторое время — поросята сосали ее правую грудь, убеждались, что там нет молока, и уходили. Поросенок, который сосал ее левую грудь, однако, не уходил. Он не отпускал сосок и отгонял от него остальных. Я достал из кармана небольшую фотокамеру, которую принес с собой, и сделал несколько снимков. Фрэнни все время оглядывалась на дверь хлева — наверное, боялась, что кто-нибудь войдет. Не знаю, что беспокоило ее больше — поросята у ее груди или незваный гость. Через некоторое время она начала стонать. «Он делает мне больно, сосет слишком сильно». Я сказал, что дам ее грудь другим животным — козлятам, жеребятам, ягнятам. Подойдя к ней, я стал снимать с нее джинсы, приговаривая, что у нее вымя, как у коровы, и я хочу ее подоить.
Он встает, улыбается и пожимает плечами.
— Потом я встал на колени и трахал ее сзади, пока поросята сосали ее сиськи.
Я по-прежнему стараюсь сдержать свой гнев, хотя у меня в горле стоит комок.
— А Фрэнни?
Он подходит к бюро, берет оттуда часы и надевает их на руку.
— Она не плакала. Ей это не нравилось, но она не плакала.
— Она была расстроена.
— Да, конечно.
— И вы так спокойно рассказываете мне эту историю! — Я недоверчиво покачиваю головой. — Как вы можете так говорить о ней?
Он подходит и садится рядом со мной на кровать.
— Я рассказал это только ради вас. Не забывайте — именно вы все затеяли. Только скажите, что не хотите больше слышать о Фрэнни — и я ни разу не упомяну ее имя. — Он делает паузу, давая мне возможность ответить. — Ну так что?
— Я не могу это так оставить. — Голос мой звучит сдавленно. — И не хочу.
Наклонившись, он нежно гладит меня по щеке и тихо говорит:
— Для вас будет лучше, если оставите.
Я отталкиваю его руку. Его заботливость меня не обманет — я не Фрэнни. Одно я знаю наверняка: моя судьба его совершенно не заботит. Его предупреждения — это часть игры.
— Вы и для меня это планируете? — спрашиваю я. Это звучит как вызов. — Поход в хлев?
Он приподнимает бровь.
— А вы хотите туда пойти?
Я не отвечаю. Тогда он встает, отправляется к бюро и, положив в задний карман кошелек, снова поворачивается.
— Фрэнни всегда относилась к сексу чересчур романтично. Ей нужны были цветы, нежные ласки, слова любви, и я сначала дал ей все это. Но потом, когда она стала мне доверять, я изменил правила игры. Мы стали заниматься сексом на моих условиях. Когда мы трахались, я называл ее моей шлюхой и говорил ей, что собираюсь с ней сделать. Я покончил с той романтической идиллией, которую она создала, и впихнул ее в реальность, в мой мир. — М. слабо улыбается. — Ночью, когда мы занимались любовью, я назвал вас своей шлюхой, и это вас возбудило, не отрицайте.
Он ждет возможных возражений, но я молчу. Я знаю, что это правда.
— А вот Фрэнни обижалась, когда я называл ее своей шлюхой, своей потаскухой, — бесстрастно, словно читая лекцию студентам, продолжает он. — Она ненавидела эти слова. Даже когда я использовал их в сексуальном контексте — а я их использовал только в этом смысле, — она их ненавидела. Ей нужны были цветочки. Когда я в первый раз поднес поросенка к ее груди — при этом поцеловал ее, обнял, сказал, что все в порядке, — ей это понравилось. Сначала она чувствовала напряжение, но потом согласилась, что это ее возбуждает. Только когда я привел ее в загон и поставил на четвереньки, только тогда она стала жаловаться.
— Ей стало больно.
Он небрежно отмахивается от моих слов, словно боль не имеет для него никакого значения.
— Она не получила от этого никакого удовольствия, — продолжаю я. — Для нее это было унижением.
Он потирает переносицу, затем складывает руки на груди.
— И тем не менее ваша сестра это делала. — Последние слова М. повисают в воздухе, сковывая нас, словно цепью. Взглянув на часы, он подходит ко мне. — Вы тоже будете делать.
— Даже не мечтайте.
М. игнорирует мои слова. Он некоторое время неподвижно стоит передо мной, затем кладет руки мне на плечи. Это всего лишь демонстрация силы, тактический ход, рассчитанный на то, чтобы показать мне, кто хозяин положения. Нагнувшись, он обхватывает рукой мою шею, побуждая меня поднять на него взгляд, и держит меня крепко, но не причиняет боли. Когда он целует меня в губы, я не двигаюсь и не отвечаю. Я не хочу доставлять удовольствие своим сопротивлением.
— Я думаю о том, будет ли это унижением для вас, — глядя мне в глаза, говорит М. — Мне кажется, что нет.
Отпустив меня, он направляется к двери, но вдруг останавливается и, обернувшись, обводит комнату жестом радушного хозяина:
— Оставайтесь здесь сколько хотите. Полагаю, вы будете обыскивать мой дом в поисках неких улик — ради бога. Но старайтесь действовать поаккуратнее.
Его готовность к сотрудничеству вызывает у меня удивление — я не думала, что он так легко позволит мне обыскать дом. М. направляется к двери и снова останавливается.
— Да, тех снимков Фрэнни — в хлеву и все остальные — вы не найдете: когда я прочитал в газете о ее смерти, то уничтожил их. — Он медлит, наблюдая за моей реакцией, затем выходит из комнаты, кричит, чтобы я захлопнула дверь, когда стану уходить, и добавляет, что позвонит мне, когда захочет снова меня видеть.
Я слышу удаляющийся звук его шагов. Входная дверь открывается и вновь закрывается. Надев купальный халат М. — коричневый с монограммами, — я босиком иду в гостиную, чтобы посмотреть, как он уезжает.
Машина М. выезжает на улицу, и я думаю, с чего начать. Пожалуй, лучше всего с кабинета. Оглядевшись, я вижу над письменным столом абордажную саблю времен Второй мировой войны, принадлежавшую отцу М., — ее лезвие все еще острое и готово к бою. Я осматриваю письменный стол и книжные шкафы, но ничего не нахожу. В ящичке возле видеомагнитофона обнаруживаю коллекцию порнографических видеофильмов и стопку грязных журнальчиков — в общем, ничего интересного. В комнатах для гостей и бельевых шкафах тоже никаких улик.
В спальне, в прикроватной тумбочке, я нахожу коллекцию сексуальных принадлежностей — вибраторы,
