Последний справа.
Это было так легко, что мне почти стало стыдно.
Так вот как ее имя — Ванетта. Ванетта Хейрвуд. Определенно, это подходит тому, кто рисует аристократов с гончими и лошадьми.
Вторжение к только что понесшей утрату матери, вероятно, не лучшее проявление воспитания, но есть вещи, которые мне надо знать до того, как их узнает полиция. Я должна это Фенелле Фаа и, в меньшей степени, моей семье. Почему, например, я обнаружила сына Ванетты Хейрвуд в гостиной Букшоу посреди ночи прямо перед тем, как его убили?
Я не ожидала, что его мать знает ответ на этот вопрос, но ведь она может, вероятно, дать мне каплю информации, которая позволит мне выяснить это самой?
Как сказала женщина с секатором, коттедж «Глиб» был последним справа. Он в два раза превосходил по размеру остальные — как будто два коттеджа составили вместе, как половинки домино, чтобы сделать один большой. В каждой половинке был свой парадный вход, окно в свинцовом переплете и собственная каминная труба; каждая половина дома представляла собой зеркальное отражение другой.
Калитка, однако, была только одна, и на ней висела маленькая медная табличка с выгравированной надписью: «Ванетта Хейрвуд, портретист».
Мои мысли улетели к весеннему вечеру, когда Даффи во время одного из обязательных литературных вечеров отца читала нам вслух выдержки из книги Босуэлла «Жизнь Сэмюэла Джонсона, доктора права», и я припомнила, что Джонсон объявил портретную живопись неподходящим занятием для женщины. «Публично практиковать любой вид искусства и пристально смотреть в лица мужчин — очень неделикатно со стороны женщины», — сказал он.
Что ж, я видела лицо доктора Джонсона на фронтисписе книги и не могу представить себе кого- нибудь, мужчину или женщину, кто бы захотел хоть сколько-нибудь долго пристально смотреть на него — это ж натуральная жаба!
За калиткой сад коттеджа «Глиб» являл собой скопление цвета электрик; высокие дельфиниумы во втором цветении, казалось, поднимаются на цыпочках из-за шалфея, отчаянно пытаясь первыми коснуться неба.
Доггер однажды сказал мне, что, хотя дельфиниумы можно заставить цвести повторно, низко обрезав их после первого цветения, ни одному честному садовнику не придет в голову так поступить, потому что это ослабляет стебли.
Кем бы она ни была, Ванетта Хейрвуд явно не честная садовница.
Я прикоснулась пальцем к фарфоровой кнопке звонка и надавила на нее. В ожидании, пока кто- нибудь ответит, я отступила и с интересом уставилась в небо, поджав губы, как будто собиралась небрежно засвистеть. Никогда не знаешь: кто-то может подглядывать из-за занавесок, и важно казаться безвредной.
Я подождала и затем снова нажала на кнопку. В доме кто-то закопошился, послышался скрежет прямо за дверью, как будто кто-то передвигал баррикаду из мебели.
Когда дверь открылась, я едва сдержала возглас. Передо мной стояла мускулистая женщина в бриджах для верховой езды и лавандовой блузке. Ее короткие седые волосы тесно прилегали к голове, словно алюминиевый шлем.
Она вставила монокль в черепаховой оправе в глаз и уставилась на меня.
— Да?
— Мисс Хейрвуд?
— Нет, — сказала она и захлопнула дверь перед моим носом.
Что ж, ладненько!
Я вспомнила, как однажды отец заметил, что если грубость не относится на счет невежества, ее можно воспринимать как верный знак признака принадлежности к аристократии. Я снова нажала на звонок. Попрошу указаний.
Но на этот раз дверь осталась закрытой, и дом сохранял молчание.
Но постойте! У коттеджа два парадных входа. Я просто выбрала не тот.
Я стукнула сама себя по голове и подошла к другой двери. Подняла дверной молоток и постучала.
Дверь сразу же распахнулась, и там опять стояли Бриджи-для-верховой-езды, испепеляюще глядя на меня, хотя на этот раз не через монокль.
— Могу я поговорить с миссис Хейрвуд? — отважилась я. — Это насчет…
— Нет! — громко перебила она. — Убирайся!
Но не успела она захлопнуть дверь, как откуда-то из глубины дома донесся голос:
— Кто там, Урсула?
— Какая-то девица что-то продает, — крикнула она через плечо и затем обратилась ко мне: — Уходи. Нам не нужны никакие печенья.
Я увидела свой шанс и ухватилась за него.
— Миссис Хейрвуд! — закричала я. — Это насчет Бруки!
— Впусти ее, Урсула, — произнес голос.
Когда я проскользнула мимо Урсулы в узкий коридор, она не пошевелила ни единой мышцей.
— Сюда, — сказал голос, и я двинулась на звук.
Полагаю, я наполовину ожидала увидеть угасающую мисс Хэвершем, цепляющуюся за свои заплесневелые сокровища в занавешенной пещере гостиной. Обнаружила я совершенно другое.
Ванетта Хейрвуд стояла в луче солнечного света в эркере и повернулась, протягивая руки, ко мне, когда я вошла.
— Спасибо, что ты пришла, — сказала она.
Она выглядела, по моим прикидкам, лет на сорок пять. Но наверняка ей должно быть намного больше. Как же такое прекрасное создание могло быть матерью этого бездельника средних лет, Бруки Хейрвуда?
Она была одета в изящный темный костюм с восточным шелковым платком на шее, а ее пальцы сверкали бриллиантами.
— Я должна извиниться за Урсулу, — произнесла она, беря меня за руку, — но она энергично меня защищает. Вероятно, слишком энергично.
Я молча кивнула.
— В моей профессии приватность превыше всего, видишь ли, а теперь, из-за всего этого…
Она сделала широкий жест, будто охватывая весь мир.
— Я понимаю, — сказала я. — Мои соболезнования по поводу Бруки.
Она повернулась взять сигарету из серебряного портсигара, прикурила ее серебряной зажигалкой, которая вполне могла быть моделью лампы Аладдина, и выпустила длинную струйку дыма, который, как ни странно, в солнечном свете тоже казался серебряным.
— Бруки был хорошим мальчиком, — заметила она, — но не вырос в хорошего человека. У него был роковой дар заставлять людей ему верить.
Я не была уверена, что она имеет в виду, но все равно кивнула.
— Его жизнь не была легкой, — задумчиво продолжила она. — Не такой легкой, как могло показаться. — И затем, довольно неожиданно: — Теперь скажи, зачем ты пришла?
Ее вопрос застал меня врасплох. Зачем я пришла?
— О, не надо замешательства, дитя. Если ты пришла выразить сочувствие, ты это уже сделала, за что я тебя благодарю. Можешь уйти, если хочешь.
— Бруки был в Букшоу, — выпалила я. — Я обнаружила его в гостиной посреди ночи.
Ну чего мне стоило отрезать себе язык! Нет никакой необходимости его матери знать это — совершенно никакой, а мне не следовало говорить.
Но часть меня знала, что это совершенно безопасно. Ванетта Хейрвуд — профессионал. Она не больше хочет огласки полуночных похождений своего сына… чем я.
— Я хочу попросить тебя о большом одолжении, Флавия. Скажи полиции, если ты должна, но если ты считаешь, что это несущественно…
Она отошла обратно к окну и остановилась, погрузившись в прошлое.
