Иван Васильевич быстро взглянув в лицо сыну и грустно улыбнувшись, промолвил:
— Иди с Богом. Утре будь до прихода дьяка. Одни мы о многом побаим…
Когда Иван Иванович, спеша и волнуясь, вошел в свою трапезную, Елена Стефановна вскочила со скамьи из-за стола и радостно воскликнула, словно глазам не веря:
— Ты? Ты, мой царевич!
Повторяя эти слова, она, отяжелевшая еще более, побежала навстречу мужу мелкими шажками и, обняв, приникла к нему всем так пышно расцветшим телом. В нежной теплоте этой ласки Иван Иванович сразу забыл о всех тревогах и горестях…
Обед и, по обычаю, послеобеденный отдых промелькнули для них в поцелуях и ласках, среди сладостных слов, тихих и нежных, среди неудержимо счастливых улыбок — будто сказочный сон им наяву виделся…
Летнее солнце уже склонялось к западу и, встав вровень с окном опочивальни, горячим снопом света осветило лицо задремавшей Елены Стефановны. Открыв глаза, она быстро зажмурилась и, отвернув голову, осторожно подняла густые ресницы. Иван Иванович спокойно спал рядом. Лицо его показалось ей печальным. Горькие складки легли в уголках его губ. Это тревожит ее, она готова разбудить мужа, но он сам просыпается и улыбается ей. Все же и теперь в глазах его она видит печаль.
— Что-то случилось у тобя неприятное? — спросила Елена Стефановна. — Скажи мне все, мой Иван- царевич…
— Ничего нового, — ответил Иван Иванович, нахмурив брови. — Все то же. Мачеха с папой рымским через верейских и через Тверь сносится. Плетут паутину против отца и нас с тобой. Будь осторожна.
— Всегда яз настороже, царевич мой. И за тебя и за дитя наше трепещу, — взволнованно проговорила она и с досадой воскликнула: — Что ж отец твой глядит? Видит он или не видит, какое зло вокруг нас и вокруг него самого копится?
— Видит он все, — угрюмо молвил Иван Иванович, — а медлит и выжидает да все с делами государства согласует…
— А пока он примеряется, они и его и нас погубить успеют. Говорил ты с ним?
— Буду баить с ним, — вдруг нежно улыбнувшись, сказал Иван Иванович. — Утре беседа до завтраку с отцом мне указана. Днесь же коло тобя душой и сердцем хочу отдохнуть, люба моя, зоренька моя ясная…
На другой день разговор Ивана Ивановича с отцом был долгий и трудный. Молодой государь говорил осторожно, не подчеркивая семейной вражды. Отец понимал это и тоже скрывал свои чувства, но существо дела само выпирало наружу.
— Разведал яз, государь-батюшка, — говорил Иван Иванович, — о постоянном вестовом гоне из Вереи в Тверь, а из Твери в Литву и Польшу. Владыка Вассиан мне тайно сказывал: бывали-де в Твери и некои греки-униаты от двора государыни Софьи, которых ты к чужеземным государям посылывал…
— Ты узнал их имена? — спросил Иван Васильевич.
— Траханиоты, полагает владыка-то, а имен их не ведает. Послы сии таились вельми. Сам же князь Михайла их никому не объявлял, принимал один, токмо со своим дворецким.
— Добре, — задумчиво произнес государь. — Ну, далее сказывай.
Он был внешне спокоен, но руки его стали заметно дрожать. Видя это, Иван Иванович поспешил продолжить свое повествование.
— Когда из Твери мы сюда ворочались, — говорил он, — наши дозоры в лесу литовском, ближе к рубежам нашим, нашли в чащобе одной обглоданный зверями костяк конский, а на нем седло. Возле коня лежал костяк человечий, на котором портище все истерзано в клочья, а лицо и тело тоже звери объели. Кто сей, признать не могли. Меж костей стрелы были, а на человеке через плечо сумка. В сумке же, в малом совсем ларце липовом, была вот сия грамотка…
Иван Иванович протянул отцу небольшой исписанный кусок бумаги и добавил:
— Оленушке про сию грамотку яз не сказывал. Боюсь, встревожит, на сносях ведь…
— Не по-русски здесь писано, — медленно проговорил Иван Васильевич, рассматривая буквы, — а с нашим письмом сходно…
— По-грецки сие писано, — глухо произнес Иван Иванович и, взяв у отца бумагу, прочел: «Агапитэ патир кай василевс. Та эхаса тин харан му…»
Он оборвал чтение и добавил:
— А все, что тут написано, по-русски означает: «Любезный батюшка и царь. Яз не чую собя от радости, сведав о твоем получении купно с моей грамоткой и грамоты из Москвы. Его святейшество папа будет весьма доволен.
С любовью руку твою целую. Верная дочь твоя Марья».
Иван Иванович взглянул на отца и слегка дрогнул, увидев его белое, как мел, лицо. Помолчав, Иван Васильевич тихо сказал сыну:
— Тяжко нам без Федора Василича. Вборзе изыму его из рук басурманских. Ныне же ты, Иване, един со мной. Не спущай глаз своих с сего великого зла…
Старый государь в раздумье медленно пошел было к окну, но тотчас же обернулся. Он снова стал таким, как всегда, и спросил бодро и твердо:
— Князю Михайле и его крестоцелованью веришь?
— Ни на един миг, государь-батюшка, — быстро и уверенно ответил Иван Иванович.
— Как же мыслишь? — снова спросил Иван Васильевич.
— Все время яко на ратном поле быть с Тверью…
— Истинно! — сказал Иван Васильевич. — Михайла-то Казимиру под руку пойдет, а нам Тверь не отдаст…
— Сами возьмем! — пылко перебил отца молодой государь.
Иван Васильевич ласково взглянул на сына.
— Оба мы для Руси порадеть должны, — сказал он и добавил многозначительно: — Зорок будь и со всех ее ворогов, какие бы ни были, глаз не спущай… Ну, иди с Богом, надежда моя…
Глава 4
Взятие и воссоединение Твери
В сентябре пришла весть на Москву о смерти папы Сикста IV.
— Сие точно и достоверно, — докладывал обоим государям за ранним завтраком дьяк Майко, — ранее-то были токмо слухи, а ныне из Колывани купцы весть привезли: «Преставися папа Сикст в четверток на двенадцатое августа в пять часов нощи, а нового папу звать Иннокентий осьмой».
— А что о новом папе бают чужеземцы? — спросил Иван Васильевич.
— Бают он много хуже усопшего. Тоже великий, бают, разоритель будет. Пьяница, женок всяких и девок круг него невесть числа, детей от них великое множество…
— До сего нам дела нет, — перебил Иван Васильевич, — сие его гребта. А вот как он с Польшей и Литвой, как с басурманами?
— О сем бают разно, — продолжал дьяк. — Смута везде. Одной рукой, бают, новый папа деньги на крестовые походы собирает, а другой рукой тайными грамотами с султаном Баязетом о дружбе ссылается…
— При таких делах, — заметил Иван Иванович, — крулю Казимиру есть о чем думу думать…
— У круля-то и так борзости мало было с Москвой биться, — добавил насмешливо Иван Васильевич, — а нынче и того менее будет. Ежели вот наместник Христов и разоритель гроба Господня лобызать друг друга учнут, то Казимир-то меж двух огней окажется.
— Истинно! — смеясь, воскликнул Майко. — У Казимира-то, опричь всего, неполадки с уграми и чехами. Блазнят еще круля сии два престола — сынов у него много…
— Нынеча, мыслю, — продолжал Иван Васильевич, — Казимир-то намного к Михайле в Тверь запоздает, да мы все едино ждать не будем. Придем, Бог даст, еще поранее его!..
